Проклятая игра

– Ты моя собственность, Штраус. Либо ты займешься мной, либо уберешься отсюда к чертовой матери завтра утром. Мной! – Он ткнул себя пальцем в грудь. – Не собой. Забудь о себе.

Марти проглотил вереницу возможных возражений: ни одно из них не было вежливым.

– Хочешь вернуться в Уондсворт? – сказал старик. Все признаки гнева исчезли, желтые зубы спрятались, словно нож в чехол. – Хочешь?

– Нет. Конечно, нет.

– Можешь вернуться, если хочешь. Просто скажи.

– Я сказал – нет!.. Сэр.

– Тогда слушай, – сказал старик. – Человек, которого ты встретил прошлой ночью, хочет причинить мне вред. Он пришел сюда, чтобы убить меня. Если он придет снова – а он придет, – я хочу, чтобы ты ответил ему тем же. А дальше будет видно – верно, сынок? – снова показались зубы, улыбка лиса. – О да… будет видно.

Карис проснулась в плохом настроении. Поначалу она ничего не помнила о прошедшей ночи, но постепенно начала вспоминать неудачный наркотический приход: комнату, похожую на живое существо, призрачные кончики пальцев, которые теребили – о, так нежно – волосы у нее на затылке.

Она не могла вспомнить, что произошло, когда пальцы погрузились слишком глубоко. Может, она просто легла? Да, теперь она вспомнила, что легла. И лишь когда ее голова коснулась подушки и сон овладел ею, началось самое дурное.

Не сны, по крайней мере, не такие, как раньше. Не было ни театральности, ни символов, ни мимолетных воспоминаний, переплетенных с ужасами. Там вообще ничего не было, и это был (все еще сохранялся) ужас. Она очутилась в пустоте.

– Пустота.

Будучи произнесенным вслух, слово казалось мертвым; оно и близко не описывало место, которое она обнаружила: его пустота была более безупречной, а ужасы, которые оно пробуждало, более ужасными; надежда на спасение в его глубинах – более хрупкой, чем в любом другом месте, о котором она догадывалась. Легендарное нигде, рядом с которым любая тьма была ослепительно-яркой; другое отчаяние, которое она испытывала, – просто флиртом с пропастью, но не самой пропастью.

Его архитектор тоже находился там. Она вспомнила что-то из мягкого выражения его лица, которое ни на йоту не убедило ее. Видишь, как необычайна эта пустота, похвалялся он, как чиста и абсолютна? Мир чудес не может сравниться, никогда не может надеяться сравниться с таким возвышенным ничто.

Когда она проснулась, похвальбы остались. Будто видение являлось правдой, а реальность, в которой она сейчас занимала свое место, – фикцией. Будто цвет, форма и материя были миленькими отвлекающими маневрами, предназначенными для того, чтобы скрыть пустоту, которую он ей показал. Теперь она ждала, почти не замечая, как проходит время, периодически поглаживая простыню или чувствуя под босыми ногами плетение ковра, в отчаянии ожидая момента, когда все отступит и пустота снова явится, чтобы поглотить ее.

Что ж, подумала она, отправлюсь на солнечный остров. Если она когда-нибудь и заслуживала того, чтобы немного поиграть там, то именно теперь, после стольких страданий. Но что-то омрачало эту мысль. Разве остров – тоже не выдумка? Если она отправится туда сейчас, не окажется ли слабее в следующий раз, когда придет архитектор с пустотой в руке? Ее сердце начало очень громко биться в ушах. Кто мог ей помочь? Никого, кто бы понял. Только Перл, с ее обвиняющими глазами и лукавым презрением; и Уайтхед, довольный тем, что кормил ее хмурым, пока она оставалась послушной; и Марти, ее бегун, по-своему милый, но такой наивно-прагматичный, что она никогда не смогла бы объяснить сложности измерений, в которых жила. Он – человек, живущий в единственном мире, смотрел бы на нее растерянно и пытаясь понять, но не преуспел бы.

Нет, у нее не было ни проводников, ни указателей. Лучше вернуться знакомым путем. Назад на остров.

Это была химическая ложь, она убивала со временем; но ведь и жизнь убивает со временем, не так ли? Если смерть – все, что есть, разве не имеет смысла идти к ней счастливым, а не гнить в грязной дыре мира, где пустота шепчет на каждом углу? Поэтому, когда Перл поднялась наверх с ее хмурым, она взяла принесенное, вежливо поблагодарила и отправилась на остров, танцуя.

28

Страх мог заставить мир вращаться, если как следует смазать его шестеренки. Марти видел эту систему на практике в Уондсворте: иерархия, построенная на страхе. Это было жестоко, нестабильно и несправедливо, но вполне осуществимо.