Проклят и прощен

Из дома священника никто не видел проезда владельца замка, потому что окна рабочего кабинета Вильмута выходили в сад. Это была большая низкая комната, убранная со строгой простотой. Вдоль стен, окрашенных белой краской, стояли книжные шкафы, наполненные книгами исключительно духовного содержания, а старинная, уже потемневшая мебель свидетельствовала о том, что она прослужила верой и правдой не один десяток лет. Над старомодным письменным столом висело большое и дорогое распятие, искусно вырезанное из слоновой кости. Президент Гертенштейн прислал его в дар родственнику своей жены после свадьбы. Это распятие составляло единственное украшение как стен, так и всей комнаты. Всего, что напоминало собой малейший признак роскоши или удобства, здесь старательно избегали. Вообще все в доме священника носило отпечаток пуританской строгости и простоты.

В кресле у окна сидела Анна фон Гертенштейн. Она ездила в город и так как на обратном пути должна была проезжать мимо Верденфельса, завернула в дом священника. В эту минуту она молча слушала разговор, происходивший в кабинете.

Вильмут сидел за письменным столом, а перед ним стояли двое крестьян, которым он что-то внушительно говорил. Один из крестьян, казалось, был тронут словами священника, между тем как второй мрачно и упрямо смотрел в пол. Оба молчали, почтительно слушая своего духовного пастыря.

— А теперь протяните друг другу руки! — сказал в заключение Вильмут. — В этой тяжбе вы потеряете все ваше достояние, а также душевный мир и спокойствие. Если вы не можете прийти к чему-нибудь, то я должен стать между вами, и теперь серьезно повторяю вам: помиритесь!

Тяжущиеся крестьяне принадлежали к числу самых зажиточных хозяев деревни и, конечно, никому, даже мировому судье не позволили бы говорить о своих делах таким диктаторским тоном, но от своего священника они все выслушивали спокойно и один из них, старшина общины, нерешительно отозвался:

— Если вы так полагаете, ваше преподобие... Но очень трудно сказать «да», потому что я прав.

— Так говорит каждый, — перебил его Вильмут. — Оба вы правы и в то же время неправы, поэтому оба должны уступить. Ну, а вы, Райнер?

Спрошенный никак не мог победить упрямство.

— Я хочу обдумать это, ваше преподобие, — смущенно пробормотал он.

— Чтобы в конце концов сказать «нет»? Вы должны здесь и сейчас же помириться. Неужели дело должно разойтись из-за вашего упрямства? Протяните друг другу руки!

В последних словах заключалось уже не предложение, а решительное приказание — пастор прекрасно знал своих крестьян. Старшина протянул руку, и Райнер положил в нее свою. Рукопожатие, которым они обменялись, было не особенно дружеским, но доказывало, что примирение состоялось.

— Так-то лучше, — сказал Вильмут. — А теперь заявите немедленно адвокату Фрейзингу, что вы принимаете предложенные условия. Да, вот еще что, Райнер: почему вы не хотите держать поденным работником старика Экфрида? Вы недовольны им?

При этом вопросе на лице крестьянина выразилось заметное смущение.

— Да ведь старик уже не может работать, — ответил он, пожимая плечами, — он не успевает с работой, а мне нужны здоровые руки.

— Ведь Экфрид не по своей вине попал в нищету, — сказал пастор. — Что с ним будет, если лишить его хлеба, который и так достается ему с большим трудом?

— В таком случае о нем должна заботиться община, — сказал старшина. — Хотя мы и небогаты, но не допустим наших бедных умирать с голода.

— Однако вы обременяете ими общину, в то время как при желании им можно помочь. Я знаю Экфрида, он не захочет жить подаянием, как нищий, пока его руки еще могут двигаться. Если он для вас действительно не пригоден, пусть придет ко мне, и я позабочусь найти ему работу.

Райнер в смущении смотрел на пастора, а старшина поспешно сказал:

— Нет, ваше преподобие, это невозможно, и без того у вас много забот о бедных и больных в селе; нам будет стыдно.

— Однако вы видите, что Райнер не стыдится, — строго сказал Вильмут. — На его большом дворе нет места для бедного Экфрида, он поручает заботу о нем мне.

— Нет, ваше преподобие, я этого не сделаю, — решительно сказал Райнер. — Я оставлю Экфрида у себя и постараюсь дать ему работу по силам.

Вильмут протянул ему руку не с выражением благодарности, а словно прощая человека, который не исполнял своих обязанностей, но потом одумался. Крестьянин, очевидно, также нашел, что это в порядке вещей, так как покорно поцеловал руку священника и ушел со своим товарищем. Перед уходом они поклонились Анне, сидевшей у окна, и этот поклон относился к ней не как к госпоже Гертенштейн, а лишь как к родственнице пастора, воспитывавшейся в пасторате и поэтому до сих пор остающейся почетным лицом для всего села.

— Крестьян нужно усовещевать, иначе алчность побеждает человечность, — обращаясь к ней, заметил Вильмут. — Они помешали нашему разговору, и ты не ответила на мой вопрос. Почему ты сегодня была в городе и не заехала к Фрейзингу? Ведь он — твой поверенный и может лучше всех дать тебе те сведения, которых ты просишь у меня.