Прохладой дышит вечер

Ульрих катался на велосипеде по нашей улице, за ним бегала команда его приятелей, Вероника сидела на багажнике. Антон стоял в палисаднике с Региной на руках, малютка размахивала красным флажком. Слух у Антона был предельно обострен: он услышал, как приближается грузовик, и закричал детям, чтобы отбежали на тротуар. Ульриху минуло двенадцать, мальчик он был умненький, отъехал на другую сторону улицы, Вероника была у него на багажнике, а вот Регина вдруг вырвалась из Антоновых рук и кинулась к сестре. Антон бросился за ней, чтобы ее поймать. Шустрая девчонка была уже давно на другой стороне со старшими, а Антон попал под колеса грузовика. Дети мои были в шоке, Антона увезли в больницу.

Хуго вдруг громко всхрапывает и просыпается. Его голубые глаза испуганно таращатся на меня. У него начинается катаракта, и от этого они кажутся еще таинственней.

— Ой, прости, я, кажется, заснул! Мне Ида снилась. Ох, Господи, Хуго, Хуго, а ведь раньше ты был более чутким. Из вежливости я справляюсь, был ли сон, по крайней мере, приятным?

О чем он был, уже не перескажешь, отвечает Хуго, садится и протирает глаза.

— Ида в этом сне злилась на меня, за что — понятия не имею. Но она так же бушевала, когда застала в нашем доме чужую женщину, помнишь?

Я притворяюсь, что ничего такого в жизни не слыхала, а про себя замечаю, что у каждого из нас свои воспоминания.

Так вот, Хуго принимается рассказывать, как Ида пришла однажды из парикмахерской, а в гостиной сидит какая-то незнакомая молоденькая барышня. Ида возмущенно вопрошает, кто это такая и что ей надо, а та в ответ:

— Как, а разве ваш муж ничего вам не рассказал? Он с вами разводится и женится на мне. Мы уже давно любим друг друга, и я скоро сюда перееду.

Иде на секунду становится плохо, но дар речи у нее не пропадает, и она вышвыривает нахалку вон, провожая ее всякими разными словами. После чего следует истерический припадок.

Ошарашенного Хуго приветствовал звон разбитой напольной вазы его родителей (свое приданое Ида в минуты гнева всегда берегла). Кое-как он мою сестру успокоил и попросил эту якобы любовницу описать. И выяснилось, что он знать ее не знает, никогда такой женщины не видел. Долго Хуго так распинался, пока они ни догадались поискать Идину шкатулку для украшений — ничего, конечно, не нашли. Из стола Хуго исчез также конверт с деньгами.

— Просто наглая, хладнокровная воровка, — закончил Хуго свой анекдот.

— Который час? — спрашивает он, довольный этой историей.

Уже три, мы оба забыли про наши таблетки. Вообще-то мне не слишком нравится обязанность, возложенная на меня Хайдемари. По-моему, Хуго мог бы и сам заботиться о своем здоровье.

— Ох, Шарлотта, до чего ж ты строга, — отшучивается он, — все у тебя либо хорошо, либо плохо, либо да, либо нет, всегда или никогда. Нам бы следовало друг друга поддержать, один может одно, другой — другое, так потихоньку…

— Ну да, диалог слепого с глухим, — холодно парирую я, заранее представляя, кто из нас кто.

— Пусть Хайдемари подольше остается в Мюнхене, — продолжает Хуго, — я тогда переселюсь к тебе в мансарду. Я ведь тебе особых хлопот не доставлю. А на сэкономленные деньги будем пировать каждый день.

Завтра я жду Регину с Феликсом, я их пригласила специально и совершенно официально. Они-то уж быстренько для Хуго комнату приготовят. Только вот лестница наверх больно крута…

— Тебе не нравится в гостинице?

— Да нет, ничего. Но у тебя уютнее. А главное, мы тогда сможем все время быть вместе, разве тебе не этого хочется? Мне кажется, нам многое нужно еще успеть.

Успеем ли, вот вопрос.

Мы были друзьями, любили друг друга, писали друг другу письма. Не регулярно, конечно, были долгие паузы. А теперь вот жизнь клонится к закату.

— Я очень по тебе соскучился, — признается Хуго. Я лишь киваю в ответ, но ни в чем не признаюсь. Весна на дворе, может, все изменится, начнется снова?

Хуго мечтает:

— Вот соберусь в Дармштадт, пройдусь по старым местам, надо еще на кладбище зайти.

Стоит ли? (Что-то мне без привычного послеобеденного отдыха нехорошо, устала.) Мои родители и родители Хуго, наши братья и сестры и большинство друзей нашей юности лежат на лесном кладбище. Феликс мог бы нас, разумеется, туда отвезти. Может, и нам пора уже заказать себе камушек на могилку или еще поживем?

— Что бы ты написал на моем надгробии? — Я жду от Хуго каких-нибудь романтических строчек.

Но Хуго держит речь о Генриетте Каролине, служительнице муз. Когда в 1774 году ландграфиня умерла, Фридрих Великий начертал на ее могиле: «Femina sexu, ingenio vir. Плоть женщины, дух мужчины».

Ну разве это не обо мне?

Возвышенный, утонченный прусский король когда-то сделал таким образом даме комплимент, но теперь меня это выводит из себя.

Хуго ухмыляется, видя, как меня раздражает мужская заносчивость.