Прохладой дышит вечер

Мама любила Хуго и всегда бралась замолвить за него словечко перед отцом, что было весьма кстати, поскольку тому скоро наскучила профессия коммерсанта. Он не мог, в отличие от моего родителя, отличить сапожный шедевр от какого-нибудь убожества и не умел набивать ботинкам цену. Как школьник, Хуго прятал в стол под кассой книжки. Сначала он читал Конан Дойла, потом увлекся Шоу, Гамсуном и Голсуорси. Фройляйн Шнайдер не отваживалась в открытую делать замечания шефу, пусть и не самому старшему, и лишь тактично приводила его в чувство, время от времени возвышая голос. Прознав про увлечение Хуго, папочка вознегодовал. Во-первых, была запятнана высокая репутация его достойнейшего предприятия, во-вторых, он вообще считал чтение интересных книг чуть ли не извращением.

Мне это тоже не слишком нравилось. Я бы предпочла ловить на себе взгляд Хуго, улыбаться ему, нравиться ему. А он поднимал глаза от книжки только когда фройляйн Шнайдер его одергивала: приходил новый покупатель, и Хуго срочно книгу прятал. Уходя курить, книгу он с собой, конечно, не брал. Иначе продавщицы подумали бы, что он поселился на складе. Когда мы курили вместе, Хуго пересказывал то, что он только что прочитал, и его восторг был мне понятен. Ида читала только журналы с картинками, и теперь я ее могла уесть. Так что именно благодаря Хуго я на всю жизнь стала заядлым книгочеем.

И вот однажды мы попались. Папуля не застал нас в торговом зале и устроил допрос фройляйн Шнайдер. Она сказала, что мы пошли за новыми ботинками на склад. Мы-то, конечно, мнили себя в безопасности, папочка ведь терпеть не мог лестниц, а тут вдруг он сам, лично, спустился в подвал и застал нас, когда мы курили, взгромоздившись на ящик. Папуля просек ситуацию моментально: Хуго отлынивал от работы, я, глупый подросток, влюблена в него по уши, а теперь еще и смолим тут вместе. Мы вскочили как ужаленные, пунцовые от стыда. Отец не произнес ни слова, и это было страшнее всего, потому что мы не знали, чего от него ждать.

После закрытия магазина отец совершенно официально вызвал меня к себе в контору. Я на всякий случай расплакалась, но этим его было не пронять: дочерей у него было целых четыре штуки.

— Не верю я слезам твоим крокодильим, — отрезал отец. Потом вдруг неожиданно мягко добавил: — Может, ты хочешь вернуться обратно в школу Святой Виктории?

Я сначала пожала плечами, а потом ответила:

— Так ведь я же отстала от своего класса.

— Я подумаю, — отозвался отец.

И без дальнейших вопросов он на другой же день определил меня в частную ремесленную школу. Но поскольку была только середина учебного года, еще несколько месяцев ему пришлось терпеть меня в магазине.

Я проснулась в четыре утра, хотя ребятишки не собирались начинать ремонт раньше девяти, — да они хорошо если к десяти явятся, Феликс и друг его, будущий инженер-электрик.

— Бабуля, привет, встала уже? — спрашивает Феликс. — Я кофе поставлю, ладно? Надо позавтракать и раскидать работу.

Да, как я не догадалась, они же есть захотят. Но у меня в буфете — только высохший черный хлеб. Феликс меня успокаивает: они все сами купили. Потом появляется еще одна пара, на этот раз молодой человек с девушкой. А через некоторое время их уже шестеро, и они садятся за стол, пьют молоко из пакета, кофе из моих чашечек мейсенского фарфора и колу из банок, распаковывают турецкие лепешки, сыр и салями. Они разламывают хлеб, кладут на него кусочки сыра или колбасы и заглатывают все это, ни разу не воспользовавшись ножом. Правда, я тоже иногда себе такое позволяю. Один из них говорит, что никогда еще так рано не завтракал, а на часах между тем уже одиннадцать. Молодые люди с любопытством оглядываются вокруг.

— А дом весь принадлежит вам? — спрашивает Сузи. — А наверху кто живет?

Мне уже не в первый раз приходится объяснять, что я жильцов у себя не держу, поэтому верхние комнаты нежилые. Студенты смотрят на меня с завистью: да, знаю, они все постоянно ищут себе жилье.

— Я здесь живу с тех пор, как вышла замуж, — объясняю я вяло. — Там наверху всего один туалет, ванной вообще нет, и кухни тоже. А сами комнаты крошечные. После моей смерти пусть моя дочка все это снесет и построит новый дом.

— Ой, как было бы жалко! — хором произносят они.

Наверное, для них это романтика — жить среди осыпающихся стен. Видимо, они полагают, что у меня нет денег на ремонт. Ну, Феликс-то уж, во всяком случае, в курсе, что я от Милочки унаследовала порядочный капиталец, так что жмотничать мне смысла нет. Только на что его тратить? Господи, да много ли мне надо? Регине достанется дом, Феликсу — денежки. Ульрих и Вероника отказались от своей доли наследства в их пользу, у них и так всего хватает.

— Знаете что, фрау Шваб, — подает голос практичный студент по электрической части, — давайте мы для начала обустроим вам комнату наверху, кровать вашу туда перенесем, еще какие-нибудь вещи, а здесь внизу все вымоем и в порядок приведем. Только, знаете, вам надо быть подальше.

Вот именно этого-то я хотела меньше всего. Но аргумент нашелся и у Феликса.