Произведение в алом

«Возвышенные» идеалы человечества, которые в былые времена снисходительно взирали на меня сверху вниз с фарисейским видом какого-нибудь дорвавшегося до власти коммерческого советника, чванливо выгибающего изгаженную орденами грудь, вдруг разом смиренно и покорно поснимали маски со своих кувшинных рыл и даже сделали робкую попытку пожаловаться на несчастную жизнь: мол, что с них взять, сами нищие попрошайки, ни гроша за душой, вот и лицедействовали, корча из себя святую невинность, но... но старый конь борозды не испортит, и если надо, то они завсегда готовы взлететь еще выше, дабы оболваненные людишки, задрав головы и разинув рты, умиленно

глазели в их недосягаемую высоту, униженно скорбя о собственном несовершенстве.

Уж не снится ли мне все это? Как, неужто и разговор с Гиллелем только сон?

Похолодев от ужаса, ощупал я кресло, стоявшее рядом с моей кроватью.

Нет, не сон: свеча, которую вручил мне архивариус, лежала там, вполне реальная и даже еще теплая; и блаженно, как маленький мальчик в рождественский сочельник, свято убежденный в том, что добрый волшебник действительно существует и помнит о нем, я вновь зарылся в подушки...

Подобно охотничьей собаке, взявшей наконец след и в азарте погони позабывшей об опасности, все глубже и глубже забирался я в сумрачную и непроходимую чащу, где в какой-то укромной норе затаилась разгадка всех моих тайн.

Прежде всего я попытался восстановить в памяти свою жизнь в ретроспективной последовательности: эта заветная цепочка позволила бы мне, перебирая составляющие ее события, вернуться к тому роковому звену, на котором обрывались мои воспоминания. Лишь достигнув этой крайней точки, вполне логично полагал я, было бы возможно попробовать навести над пропастью какой-нибудь шаткий мостик и заглянуть в ту неведомую, сокрытую от меня часть моей жизни, которая по неисповедимой воле судьбы оказалась окутана непроглядным мраком.

Однако, несмотря на все мои упорные попытки, преодолеть зловеще зияющую бездну забвения мне не удавалось - раз за разом я обнаруживал себя стоящим все в том же сумрачном колодце двора, в низкой, выложенной бурым кирпичом арке ворот которого не видно ничего, кроме узкого грязного переулка с убогой лавчонкой старьевщика Аарона Вассертрума, как будто я уже целый век прожил под крышей этого покосившегося от старости дома скромным резчиком по камню, эдаким человеком без возраста, без юности, без детства!..

Отчаявшись, я уже хотел было бросить этот безнадежный штурм непроницаемо темных и недоступных штолен прошлого, как вдруг мое сознание озарила простая и ясная мысль: но

ведь параллельно всякой большой дороге всегда тянется множество мелких стежек - а что, если тот широкий тракт сохранившихся в моей памяти событий, который с фатальной неизбежностью упирается в вечно сырую и смрадную подворотню, тоже сопровождают вдоль обочины какие-нибудь узенькие, неприметные тропки, ускользнувшие от моего внимания? «Откуда, - едва не оглушил меня голос, громовым раскатом прогремевший в ушах, - откуда у тебя те навыки, благодаря которым ты в течение стольких лет влачишь свое жалкое существование? Кто обучил тебя искусству резьбы по камню, гравированию и... и всему прочему - читать, писать, говорить, есть, ходить, дышать, думать, чувствовать?..»

Вняв настоятельным рекомендациям внутреннего голоса, я, мысленно вернувшись на большую дорогу своей жизни, медленно, шаг за шагом, двинулся вспять, внимательно вглядываясь в «обочину» и стараясь не пропустить ни одной, казалось бы, незначительной подробности. Всё, встретившееся мне на этом пути, будь то мои действия или же поступки других людей, повлекшие за собой те или иные события, я заставлял себя продумывать в обратной последовательности, от следствия к причине: что произошло тогда, а что - тогда, каков исходный пункт этой истории, а каков - той, что предшествовало этому эпизоду, а что - тому?

И вот я вновь перед той же самой низкой, выложенной бурым кирпичом аркой ворот, сквозь которую, как сквозь игольное ушко, мне надо проникнуть на другую сторону... Сейчас, сейчас!.. Всего лишь один шаг в пустоту - и роковая бездна, отделяющая меня от прошлого, будет преодолена, но тут моему внутреннему взору явился образ, который я в своем движении назад как-то просмотрел... Шемая Гиллель провел рукой у меня перед глазами - точно так же, как совсем недавно у себя в комнате, - и все начисто стерлось в моем сознании, даже желание дальнейших исследований...

И все же этот эксперимент не прошел для меня безрезультатно, одно я усвоил крепко: всякая череда внешних, таких на первый взгляд важных и судьбоносных событий в жизни неизбежно заканчивается тупиком, какой бы широкой и торной ни казалась

ведущая в него дорога. К утраченной родине надо идти узкими, сокрытыми от посторонних глаз тропинками - ключ от последней тайны тайн сокрыт в тончайших, едва различимых иероглифах, выгравированных на нашей плоти предвечным Мастером, а не в тех отвратительных рубцах и шрамах, которые оставляет на ней грубый рашпиль повседневности.