Происшествие в Нескучном саду

Не в первый раз приходилось ему так решительно вмешиваться в дела своего беспечного, поглощенного научной работой друга.

Еще в пору совместного учения в университете, когда завязалась и окрепла их дружба, Федотов понял, что в мире практических вещей Виктор Гонцов – совершенный ребенок и нуждается в поддержке. Как только его увлекала какая-нибудь идея и он самозабвенно отдавался ее разработке, все окружающее переставало для него существовать. Вокруг могли плясать, петь он не замечал ничего. Надо было даже напоминать ему о необходимости сна, о завтраке, обеде и ужине.

– Хорошо еще, – говорил шутливо Федотов, втайне гордясь своей ролью опекуна, – что тебя не надо кормить с ложечки, как Вильяма Гершеля во время его наблюдений у телескопа.

До этого не доходило. Но бывало, что среди ночи Гонцов вдруг будил Федотова (в студенческие годы они жили в одном общежитии), чтобы поделиться с ним новой, только сформировавшейся в мозгу медицинской гипотезой. Под монотонный храп сокомнатников он излагал ее шепотом, а терпеливый слушатель подавал иногда мрачные реплики, звучавшие из-под одеяла глухо, как из суфлерской будки.

В таких спорах Федотов придерживался обычно осторожной, скептической точки зрения, что только раззадоривало Гонцова. На оселке его недоверия он оттачивал свои доводы до блеска.

Со второго или третьего курса, однако, Гонцов стал сдержаннее в своих научных догадках. Он твердо запомнил золотое правило Ивана Петровича Павлова, обращенное к молодежи: «Изучайте, сопоставляйте, накопляйте факты! Как ни совершенно крыло птицы, оно никогда не смогло бы поднять ее ввысь, не опираясь на воздух. Факты – это воздух ученого, без них вы никогда не сможете взлететь».

Да, крылья научной мечты Гонцова были бы бессильны, если бы не опирались на факты, добытые им в результате упорного труда, в итоге бесчисленных экспериментов.

Трудолюбие, терпение и настойчивость молодого ученого стяжали ему в конце концов такое же уважение среди физиологов, как и удивительная сосредоточенность его мысли, возбуждавшая вначале шутки товарищей. Для всех в Институте физиологических проблем было ясно, что перед Гонцовым большое и яркое будущее.

Уже проскользнуло в медицинских журналах скупое сообщение о смелой научной работе, заканчиваемой Гонцовым. Многие сомнительно покачивали головами.

…Весь день после разговора с Кулябко Федотов раздумывал над тем, с какой стороны подойти к Гонцову, чтобы заставить его работать размереннее. Вечером, закончив один сложный, долго не удававшийся ему опыт, он прошел, как был в халате и шапочке оператора, на балкон покурить.

Над кудрявыми кронами Парка культуры уже колебался купол парашюта. Подрагивая зеркальными боками, проплывали мимо переполненные троллейбусы. Солнце зашло, и небо приобрело зеленоватый оттенок. Снизу тянуло жаром, как из печки; остывал разогревшийся за день асфальт.

Кто-то обнял Федотова сзади и легонько встряхнул.

– Так-то ты, друг Саша, – услышал Федотов и по интонациям голоса догадался, что это Гонцов, – нажаловался на меня Николаю Петровичу? Эх, ты, старый ворчун!

Они стояли теперь рядом, опираясь локтями на балюстраду: спокойный, неторопливо раскуривавший свою трубку Федотов, почти квадратный в своем топорщившемся халате, и порывистый, смуглый Гонцов, лицо которого от острых скул казалось в сумерках треугольным.

Предчувствуя нагоняй, Федотов возился с трубкой дольше обычного.

– Ну и что из того, что нажаловался? – сказал он воинственно. – Ведь за тобой нужен присмотр. Иначе ты заболеешь, свалишься. Нельзя работать так напряженно и не отдыхать совсем.

– А почему ты думаешь, что я не отдыхаю? – Улыбка на лице Гонцова стала еще шире. – Разве обязательно спать, чтобы прогнать усталость?

– О, снова твои теории! – Федотов скептически сморщился, готовясь к отпору. – Я верю в нормальный жизненный ритм, в установившийся порядок вещей, которые нельзя и незачем менять.

Гонцов помолчал, не отрывая завороженного взгляда от дуговых фонарей, которые зажигались один за другим в неясной перспективе Большой Калужской.

– Незачем? – повторил он медленно. – Как незачем? Установившийся порядок вещей заставляет нас на одну треть укорачивать свою жизнь, – и ты так спокоен? Сочти! Человек в среднем спит восемь часов в сутки. Значит, если он прожил шестьдесят лет, он двадцать из них фактически не жил. Он проспал эти годы, провел их в оцепенении, в глупом бездействии. По-моему, жизнь человеческая слишком коротка, чтобы говорить о таком мотовстве спокойно.

– Но что же делать, если физиология сложилась именно так? – сказал Федотов, направляя спор в хорошо знакомое русло. – Миллионы лет…

Гонцов прервал его.

– Меня удивляет умственная боязливость подобных тебе ученых, – сказал он. – Почему, меняя природу вокруг себя, создавая новые виды животных и растений, вмешиваясь в работу желез внутренней секреции, нельзя поднять руку на сон, цепями которого опутано человечество с начала веков? Разве мы – физиологи-революционеры – не должны совершенствовать природу самого человека?!