Происшествие с Андресом Лапетеусом

Хаавика он поддерживал, помогал ему больше, чем кому бы то ни было. Одалживал деньги, не раз хорошо отзывался о нем, писал вместе с ним статьи. Дружба с Виктором продолжалась. Но в последнее время между ними пробежала какая-то черная кошка. Виктор начал избегать его. Жизнь вообще мчится быстро, ее повороты так неожиданны, что это изнашивает людей, а в плохом настроении человек может ни с того ни с сего наговорить другому гадостей. Сказал же он Виктору, что для него социализм — голая бабья задница, и ничего больше. Нужно было ему так язык распускать! Но почему Виктор перешептывался с Реэт, почему он так часто менял женщин? Пора было бы и остепениться. Но раз дело зашло слишком далеко, он, как настоящий друг, должен был сказать правду в лицо. Ну теперь, за рюмкой, они смогут все друг другу высказать. Потом обоим будет легче.

Но этим рассуждениям мешала одна тревожная мысль. «Ты не честен, — сказал себе Андрес Лапетеус. — Ты позабыл своих товарищей уже на второй день после демобилизации. Единственный, о ком ты беспокоился, был ты сам. И когда твоим прежним друзьям было туго, ты сделал все возможное, чтобы их беды не затронули твоей жизни». Такие мысли у него порой неожиданно возникали и раньше, обычно он легко подавлял их, но последнее время они становились все навязчивее. Однако и на этот раз он сумел успокоить себя.

Только перед Хельви не удавалось оправдаться. С ней он действительно поступил подло. Опасаясь, что совместная жизнь с женщиной, служившей в армии, бросит на него тень (о фронтовичках в то время любили черт знает что болтать), он просто бросил Хельви. При этом мучился, но все же прервал отношения. И теперь не мог придумать ничего такого, что хотя бы затупило коготки его самообвинений. Он уже несколько лет не виделся с Хельви и не знал, какой она стала. Слыхал, что снова работает в райкоме партии, уже не инструктором, а вторым секретарем, но встречать ее не доводилось. В его представлении Хельви оставалась прежней. Молодой женщиной, обычно носившей солдатскую блузу, юбку защитного цвета и легкие сапожки. Сапоги эти по ее просьбе сшил из плащ-палатки Паювийдик, знавший чуть ли не десять ремесел. Хельви была единственным человеком, понимавшим его, Лапетеуса. Он был убежден, что она и теперь поняла бы и раскрыла бы другим, особенно Пыдрусу, глаза в отношении его. Лапетеус знал, что это наивные мысли, но они приходили снова и снова. Он верил, что когда они соберутся вшестером — Пыдрус, Паювийдик, Роогас, Хаавик, он и Хельви — и когда снова оживет их дружба и станут прежними их отношения, тогда… Андрес Лапетеус не мог точно сказать, что тогда произойдет, но надеялся: что-то произойдет. Он хотел верить в это и верил. Думал, что тогда снова найдет себя. Избавится от равнодушия, все сильнее охватывавшего его, от ужасного ощущения пустоты, преследовавшей, как тень, от всего, что портило жизнь.

Так он думал и поэтому решил позвать к себе в гости товарищей военных лет.

3

В воскресенье утром Реэт сказала:

— Я объяснила Агате, что нужно сделать. Она подаст язык, паштет, свинину, сыр. Будет еще холодная телятина. Остались лосось и сиг. Хватит и маринованных грибов и соленых огурцов. Она сделает картофельный салат. О водке, или что вы там будете пить, позаботься сам. Для коньяка есть лимон. Если я достану, сможешь угостить своих гостей апельсинами. Каартна, наверно, любит их. Меня не жди. Извинись, скажи, что я поехала к какому-нибудь больному родственнику или придумай что-нибудь другое. До свидания в понедельник.

Реэт повернулась и ушла.

Лапетеус поспешил вслед за ней.

— Спасибо, Реэт. Я знал, что ты меня не подведешь. Проведи вечер с нами. Они не такие уж неотесанные. Хаавика ты знаешь. Роогас — человек старой светской школы, офицер и кавалер с безукоризненными манерами. Поет и танцует. Пыдрус попроще, но не глуп. Самый медведистый из них Паювийдик, но язык у него лихо подвешен. Скучно тебе не будет.

Реэт смотрела на него с упреком.

Он горячо добавил:

— Каартна я давно забыл. Между нами все травой поросло. Для меня она чужой человек. Останься.

— Нет, — покачала головой Реэт. — Я все наладила: стол, комнаты, принесла и новые пластинки, они лежат сверху. Ты, возможно, не заметил — во всех вазах свежие цветы. Сама я не приду. Не требуй от меня невозможного. С двумя женами тебе было бы слишком сложно. Очень сложно. До свидания. Нет, не целуй меня, я только что подкрасила губы.

— Перенеси свои вещи снова наверх.

Реэт бросила на него один из своих грустных взглядов. Потом ушла. Вечером выяснилось, что она и в самом деле устроила все хорошо.

Стол был богатый. Между блюдами с лососиной, сигом, языком с зеленым горошком, холодной телятиной, паштетом, ветчиной, салатом и маринованными боровиками краснели горы апельсинов. Была еще многослойная колбаса, сыр двух сортов и черная зернистая икра. И откуда только Реэт раздобыла икру?

Комнаты сверкали чистотой.

Цветы, всюду цветы. Гладиолусы, астры, гвоздики.

И еще какие-то, названия которых Лапетеус не знал.