Происшествие

Джемшир кончил намазывать усы и протянул зеркало, баночку с фиксатуаром и пинцет хозяину.

Решид, знавший друга как свои пять пальцев, заметил, что того опять что-то гнетет:

— Что с тобой? — спросил он по-курдски.

— Ничего, — тоскливо ответил Джемшир, — так просто, задумался…

— О чем же?

Джемшир молчал. Впрочем, Решид и не нуждался в ответе. Джемшир сдает, сильно сдал за последнее время, и отсюда эта тоска. Лет тридцать пять — сорок назад Джемшир был крепыш. Теперь не то. Теперь он выглядел уставшим. Он подолгу разглядывал в зеркале свое отражение и, замечая, что от былой красоты не остается и следа, всякий раз тяжело вздыхал:

— Погубили нас женщины, Решид, погубили!

Но и сейчас у Джемшира было четыре жены и многочисленное — около двадцати душ — потомство от них. Старшая жена была курдка, помоложе — албанка, третья по возрасту — арабка, а самая молодая — из Боснии.

Жены ссорились из-за Джемшира и готовы были из-за него вцепиться друг другу в волосы. А между тем все четверо были в свое время красавицами и не знали отбоя от поклонников. И каких поклонников — готовых ради них отвергнуть, растоптать любовь своих возлюбленных, своих жен, матерей, отцов и даже своих детей.

И жены приходили к Джемширу, беременели, рожали детей, которые зачастую умирали. Джемшира это не волновало.

— Подумаешь, — говорил он, — кому положено — живет, кому не положено — умирает, ведь я не бог!

Джемшир, такой равнодушный к своим женам и детям, был для них чем-то вроде идола, упитанного быка в хозяйстве. И не только для них — для всего квартала.

Заложив за спину руки, похрустывая пальцами, унизанными золотыми, сверкающими разноцветными камнями перстнями, Джемшир шел по кварталу, и в окнах мелькали тени, и из окон неслось:

— Жеребец идет!

— Где?

— Да вон, погляди!

— А шея, шея-то какая!

— Ах, чтоб тебя…

Какая-нибудь старуха набрасывалась на зубоскалок, усовещивала их.

— Как только у вас язык поворачивается говорить такое, доченьки! Хороши, нечего сказать…

Но ей отвечали взрывом смеха.

Если Джемшир слышал все это, он останавливался, поворачивал голову на воловьей шее и хмуро смотрел на женщин. Он не произносил ни слова. Тяжело ступая, он направлялся к одной из своих жен, Сельви, в маленькую полутемную лачугу, прилепившуюся позади хлопкоочистительной фабрики. Он переступал порог, и в нос ударял затхлый запах, насыщенный тяжелыми испарениями нечистот, дыма, пригоревшей пищи, прогоркшего оливкового масла. Джемшир садился в угол, доставал из кармана янтарные четки и перебирал крупные желтые бусины.

Женщине эти минуты доставляли огромную радость и наслаждение. Она забывала о своей худобе — следствии постоянных приступов лихорадки, — забывала о больных глазах, вечно гноящихся от бессонных ночей и хлопковой пыли фабричного воздуха. Счастливая, она то и дело выбегала из лачуги, чтобы привлечь внимание соседей и показать им, какой красавец мужчина у нее в гостях. Ее муж!

А Джемшир, развалившись буйволом, лениво пережевывающим жвачку, устремлял взгляд в одну точку и ждал.

Он ждал денег. Денег, которые зарабатывали тяжелым двенадцатичасовым трудом в течение всей недели его дети, имен которых он даже не знал, да и не испытывал желания знать.

И жена работала на него. В черных шароварах она металась по комнатушке, приготовляя ему еду. За спиной у нее раскачивались две длинные косы, и он тупо смотрел, как их кончики двигались ниже пояса в такт ее шагам. И если дети еще не пришли с фабрики и не принесли в конверте получку, Джемшир ждал ужина. Вернее, детей с деньгами… Он был по горло сыт мучной похлебкой и пшеничной кашей, приготовленной на двух ложках курдючного сала, и супом из пшеничной сечки.

Наконец, приходили дети. Вручив отцу деньги, они боязливо отбегали в сторону и смотрели на него из угла. Джемшир высыпал монеты из голубых конвертов, долго и терпеливо пересчитывал их, отдавал часть жене и, высыпав остальные в карман своих широченных шаровар, уходил.

Больше его ничто здесь не удерживало.

Жена и дети шли некоторое время за ним по пятам: они провожали его. Даже это доставляло женщине огромное удовольствие. Ведь к ней пришел муж. Мужчина, на которого заглядывались многие, пришел к ней, пришел наперекор всем — друзьям и врагам!

Вернувшись к себе, женщина казалась от счастья помолодевшей лет на десять. Сияющая, она останавливалась посреди двора и, обращаясь к детям, говорила:

— Вы слышали, что вам сказал отец? И я не буду вмешиваться, клянусь аллахом, он переломает вам кости!

И хотя отец не сказал им ни слова, и даже не взглянул на них, женщина снова и снова повторяла это: ведь ее должна слышать Гюлизар, которая сейчас сидела около своей двери и расчесывала волосы.

У Гюлизар были длинные косы, она носила яркое цветастое платье, красила губы, сурьмила брови, пудрилась. К тому же ей было всего двадцать пять лет. Когда она смеялась, смех ее звенел на весь квартал. Это она как-то сказала о Джемшире: «Захочу, и сразу отобью его у этой дурнушки!»

— Чего это твой муж, будто молодой месяц, Сельви? — спрашивала она иногда. — Разве мужья не всегда приходят домой?