Происхождение всех вещей

Скрипя пером, Бэнкс поставил в конце цветистую подпись и принялся лениво помахивать бумагой в воздухе, чтобы просушить чернила. При этом он продолжал говорить:

— Твое задание, Генри, найти хинное дерево. Возможно, ты слышал о нем — его еще называют «дерево лихорадочной дрожи». Это дерево — источник иезуитской коры.[5] Узнай о нем как можно больше. Это удивительное дерево, и я хотел бы изучить его получше. Ни с кем не враждуй, Генри. Берегись воров, дураков и негодяев. Записывай все в блокнот и непременно отмечай, на какой земле находишь свои образцы — песчаной, суглинистой, болотной, — чтобы попробовать создать такие же условия здесь, в Кью. Деньгами не разбрасывайся. Мысли, как шотландец, мальчик мой! Чем меньше расточительствуешь сейчас, тем больше сумеешь потратить в будущем, став состоятельным человеком. Не поддавайся пьянству, праздности, женским чарам и меланхолии — у тебя еще будет шанс предаться всем этим удовольствиям потом, когда станешь никчемным стариком вроде меня. Будь бдителен. Лучше, если никто не будет знать, что ты ботаник. Береги свои растения от коз, собак, кошек, голубей, домашней птицы, насекомых, плесени, матросов, соленой воды…

Генри слушал его вполуха.

Он поедет в Перу.

В следующую среду.

Он — ботаник, посланный с миссией самого английского короля.

Глава третья

Генри прибыл в Лиму, проведя в плавании почти четыре месяца. Его встретил город с населением пятьдесят тысяч душ — нищая колония, где семьи испанских аристократов порой питались хуже тащивших их повозки мулов.

Он приехал один. Начальник экспедиции Росс Нивен (надо сказать, экспедиция эта состояла всего из двух человек — Генри Уиттакера и Росса Нивена) умер по пути, когда они проплывали Кубу. Старому шотландцу вообще нельзя было покидать Англию. Это был бледный чахоточник, с каждым приступом харкающий кровью, но он отличался упрямством и утаил свою болезнь от Бэнкса. В открытом море Нивен не продержался и месяца. На Кубе Генри накалякал Бэнксу письмо, которое можно было прочесть, лишь приложив немало усилий; в нем он сообщал новость о смерти Нивена и выражал намерение продолжить миссию в одиночку. Ответа он дожидаться не стал. Не хотел, чтобы ему велели плыть домой.

Однако перед смертью Нивен успел оказаться полезным: он не поленился рассказать Генри кое-что о цинхоне, или, как ее еще называли, малярийном дереве. Если верить Нивену, в году так 1630-м иезуитские миссионеры, поселившиеся в перуанской части Анд, впервые заметили, что индейцы племени кечуа пьют горячий напиток из толченой коры, вылечивающий лихорадку и озноб, бывшие не редкостью в чрезвычайно холодном высокогорном климате. Один любознательный монах решил узнать, сумеет ли горький порошок из коры цинхоны помочь при лихорадке и ознобе, возникающих при малярии. В Перу эту болезнь даже не знали, зато в Европе она уже много веков сводила в могилу что бедняков, что папу Римского. Иезуит отправил немного коры цинхоны в Рим, этот отвратительный рассадник малярии, вместе с указаниями, как испытать лекарство. И — о чудо! — оказалось, что по причинам, никому не известным, цинхона действительно останавливает разрушительное течение болезни. В чем бы ни заключалось ее действие, кора полностью излечивала малярию и не имела побочных эффектов, за исключением глухоты — впрочем, для тех, кто выжил, это была невеликая цена.

К началу восемнадцатого века перуанская — или, как ее еще звали, иезуитская — кора стала самым ценным товаром, который везли из Нового Света в Старый. Один грамм иезуитской коры стоил, как грамм серебра. Это было лекарство для толстосумов, но в Европе таких было не счесть, и большинство отнюдь не горели желанием умереть от малярии. Потом иезуитская кора вылечила Людовика Четырнадцатого, и цены на нее взлетели до небес. И пока Венеция богатела, торгуя перцем, а Китай — чаем, иезуиты набивали кошельки, добывая кору деревьев, росших только в Перу.

Лишь британцы не спешили оценить преимущества цинхоны — главным образом из-за того, что среди них сильны были антииспанские и антипапские предрассудки, но также и потому, что английские доктора по-прежнему любили пускать кровь пациентам, а не пичкать их диковинными порошками. Вдобавок производство лекарства из коры было наукой сложной. Одних только видов этого дерева было около семидесяти, и никто толком не знал, кора какого из них самая сильнодействующая. В этом оставалось полагаться на порядочность сборщика, а сборщиком, как правило, был индеец, живущий в шести тысячах милях от Лондона. Порошки, встречавшиеся под видом иезуитской коры у лондонских аптекарей, попадали в страну контрабандой по тайным каналам из Бельгии и были по большей части подделкой, к тому же бесполезной. Тем не менее о коре в конце концов услышал сэр Джозеф Бэнкс, и она его заинтересовала. Продукт этот по-прежнему был окружен завесой тайны, но Бэнкс горел желанием узнать о нем как можно больше. А теперь такое же желание появилось и у Генри Уиттакера, который усмотрел в коре перуанского дерева возможность разбогатеть.