Происхождение украинского сепаратизма

Началось лихорадочное создание нового «письменства» на основе простонародной разговорной речи, почти сплошь сельской. Введение ее в литературу — не новость. Оно наблюдалось еще в XVII веке у киевского монаха Оксенича-Старушича, переходившего иногда в своих устных и письменных проповедях на простонародную мову. Так делал в XI веке и новгородский епископ Лука Жидята. Практиковалось это в расчете на большую понятность проповедей. «Энеида» Котляревского написана, как литературный курьез, Квитка-Основьяненко, Гулак, Марко Вовчек — не более как «опыты», не претендовавшие на большую литературу и не отменявшие ее. Они были экзотикой и лишь в этой мере популярны. Не для отмены общерусской письменности упражнялись в сочинениях на «мове» и столпы украинского возрождения Костомаров, Кулиш, Драгоманов. У первых двух это объяснялось романтизмом и к старости прошло. У Костомарова не только прошло, но превратилось в род страха перед призраком намеренно сочиненного языка. Такой язык не только задержит, по его мнению, культурное развитие народа, но и души народной выражать не будет. «Наша малорусская литература есть исключительно мужицкая», — замечает Костомаров, имея в виду Квитку, Гулака-Артемовского, Марко Вовчка. И «чем по языку ближе малороссийские писатели будут к простому народу, чем менее станут от него отдаляться, тем успех их в будущем будет вернее». Когда же на язык Квитки и Шевченко начинают переводить Шекспиров, Байронов, Мицкевичей — это «гордыня» и бесполезное занятие. Интеллигентному слою в Малороссии такие переводы не нужны, «потому что со всем этим он может познакомиться или в подлинниках или в переводах на общерусский язык, который ему так же хорошо знаком, как и родное малорусское наречие». Простому мужику это еще меньше нужно; он вообще не дорос до чтения Шекспира и Байрона, а для перевода этих авторов нехватает в его языке ни слов, ни оборотов речи. Их нужно заново создавать. К такому же обильному сочинительству слов должны прибегать и те авторы, что желают писать по-малороссийски для высокоразвитого образованного читателя. В этом случае отступление от народного языка, его искажение и умерщвление неизбежно. «Любя малорусское слово и сочувствуя его развитию, — заявляет Костомаров, — мы не можем, однако, не выразить нашего несогласия со взглядом господствующим, как видно, у некоторых малорусских писателей. Они думают, что при недостаточности способов для выражения высших понятий и предметов культурного мира, надлежит для успеха родной словесности вымышлять слова и обороты и тем обогащать язык и литературу. У пишущего на простонародном наречии такой взгляд обличает гордыню, часто суетную и неуместную. Создавать новые слова и обороты — вовсе не безделица, если только их создавать с надеждою, что народ введет их в упротребление. Такое создание всегда почти было достоянием великих дарований, как это можно проследить на ходе русской литературы. Много новых слов и оборотов вошли во всеобщее употребление, но они почти всегда появлялись вначале на страницах наших лучших писателей, которых произведения и по своему содержанию оставили по себе бессмертную память. Так, много слов и оборотов созданы Ломоносовым, Карамзиным, Жуковским, Пушкиным, Гоголем… Но что сталось с такими на живую нитку измышленными словами, как «мокроступы», «шарокаталище», «краткоодежие», «четвероплясие» и т. п.? Ничего кроме позорного бессмертия, как образчика неудачных попыток бездарностей! С сожалением должны мы признаться, что современное малорусское писательство стало страдать именно этой болезнью и это тем прискорбнее, что в прежние годы малорусская литература была чиста от такой укоризны. По крайней мере, у Квитки, Гребенки, Гулака-Артемовского, Шевченко, Стороженко, Марко Вовчка, едва ли найдется что-нибудь такое, о чем бы можно было с первого раза сказать, что малорусс так не выразится».[187]