Происхождение партократии

Теоретики и вожди партий, знающие историю народов, проштудировавшие историю революции от начала до конца, бывают иногда одержимы одной неприличной болезнью. Болезнь эта называется боязнью масс, неверие в творческие способности масс… возникает иногда некий аристократизм вождей… боязнь, что стихия может разбушеваться, что массы могут "поломать много лишнего"… Ленин представлял полную противоположность таким вождям… Я не знаю другого революционера, который умел бы так беспощадно бичевать самодовольных критиков "хаоса революции" и "вакханалии самочинных действий масс", как Ленин… Вера в творческие силы масс… давала ему возможность осмыслить стихию и направлять ее в русло пролетарской революции. Ленин был рожден для революции. Он был поистине гением революционных взрывов и величайшим мастером революционного руководства. Никогда он не чувствовал себя так свободно и радостно, как в эпоху революционных потрясений… В дни революционных поворотов он буквально расцветал, становился ясновидящим, предугадывал движение классов и вероятные зигзаги революции, видя их, как на ладони. Недаром говорится в наших партийных кругах: "Ильич умеет плавать в волнах революции, как рыба в воде". Отсюда "поразительная" ясность тактических лозунгов и "головокружительная" смелость революционных замыслов Ленина… Гениальная прозорливость, способность быстро схватывать и разгадывать внутренний смысл надвигающихся событий — это то самое свойство Ленина, которое помогало ему намечать правильную стратегию и ясную линию поведения на поворотах революционного движения (Сталин, Соч., т. 6, стр. 52–64, О Ленине, речь 28 января 1924 г.).

15 марта 1924 года, через неполных два месяца после смерти Ленина, лидер партии эсеров Виктор Чернов напечатал в солидном американском журнале «Иностранные дела» статью о Ленине. Хотя Чернов был противником Ленина, но в годы первой мировой войны их позиции так сблизились, что они вместе, как русские социалисты-интернационалисты, участвовали на знаменитой Циммервальдской конференции 1915 года, но еще и до войны, оба будучи непримиримыми врагами царизма, вступали во временные контакты. После революции Чернов входил в состав первого коалиционного правительства (ушел в отставку после июльских дней). Был председателем Всероссийского Учредительного собрания, в котором его партия имела абсолютное большинство. Характеристика Ленина, данная Черновым, несмотря на определенную дозу субъективизма, как и у Сталина, — документ большой исторической ценности.

Многочисленные книги Ленина и о Ленине за эти почти 50 лет ничего принципиально нового не добавили к портрету Ленина, нарисованному Черновым. Этим, вероятно, объясняется, что названный журнал перепечатал статью Чернова к 100-летию со дня рождения Ленина.

Чернов: Ленин был большим человеком, он не просто был самым большим человеком в его партии; он был некоронованным, но заслуженным королем этой партии. Он был ее голова, ее воля, я бы даже сказал, был ее сердцем, если бы оба — он и партия — не подразумевали бессердечность как долг. Интеллект Ленина был энергичен, но холоден. Это был прежде всего иронический, саркастический и циничный интеллект. Ничто не было ему так чуждо, как сентиментальность… моральные или этические соображения в политике для него были "мелочью, лицемерием, поповской проповедью". Политика для него означала стратегию, чистую и простую. Только победа заслуживала внимания. Воля ко власти и осуществление политической программы без компромисса — только это было добродетелью. Колебание было единственным преступлением. Ленин сказал бы, политика есть продолжение войны другими средствами. Бессердечность по отношению к жертве есть похвальное самообладание, безжалостность и бесчеловечность есть долг.

На войне все средства хороши и лучшими из них являются те средства, которые большей частью осуждаемы в нормальных человеческих отношениях. Поскольку политика есть видоизмененная война, то правила ведения войны являются и ее принципами. Ленина часто обвиняли, что он не был и не хотел быть "честным соперником", но само понятие "честный соперник" звучало для него как абсурд, как чистый предрассудок, как нечто такое, что может быть порою иезуитски использовано в собственных интересах, но принимать его всерьез было бы глупо.