Происхождение и развитие сознания

тщетно пытался интерпретировать ее в редуктивном ключе.

     Как правило, отец-царь выгоняет героя в детском возрасте из Царствующего дома, только для того чтобы позднее он с триумфом восстановил там свое положение. В истории о Моисее ситуация несколько иная. Во-первых, он не сын царя, а найденыш. Во-вторых, хотя фараон, мифологический страшный отец, в высшей степени заинтересован в убийстве героя-ребенка — в убийстве перворожденного — ему не только не удается сделать это, но Иегова, надличностный отец, с помощью дочери фараона и в противоречии с мифологической схемой, снова помещает ребенка-спасителя в чуждую систему правления. Он должен быть изгнан из нее, а затем ниспровергнуть ее. В этом иудейском варианте родство с собственным отцом Амрамом — сохраняется в утвердительном смысле, но только как второстепенный момент. Реальная причина того, почему протеже Иеговы помещается в семью бога-царя Фараона, состоит в том, что это выявляет надличностное значение конфликта, уже проявившегося в рождении героя.

     Аналогичную ситуацию мы находим в мифе о Геракле, хотя он взят из другой культурной сферы и из другого уровня бытия. Здесь злобный отец-царь Эвристей в союзе с ревнивой мачехой, богиней Герой, навязывает Гераклу ряд задач. Герой выполняет их с помощью своего божественного отца Зевса.

     Именно преследования и опасности со стороны ненавистной фигуры отца, делают его героем.  Препятствия, воздвигаемые на его  пути старой патриархальной системой, становятся внутренними побудительными мотивами героизма, и, в том, что касается убийства отца, Ранк совершенно прав, когда говорит, что "героизм заключается в победе над отцом, провоцирующим изгнание героя и ставящим перед ним ряд задач".  В равной мере верным будет сказать, что герой, "решая задачи, которые отец навязывает ему, чтобы уничтожить его, из недовольного сына превращается в ценного для общества реформатора, победителя чудовищ-людоедов, опустошающих провинции, первооткрывателя, основателя городов и фигуру, несущую с собой культуру". Но лишь приняв во внимание надличностный задний план, мы подходим к интерпретации, по достоинству  оценивающей героя как вершителя человеческой истории и видящее в мифе о герое великое прототипное событие, почитаемое всем человечеством.

     Это — не покорный жене страшилище-отец, на правах отца семейства выгоняющий своих сыновей, чтобы защитить себя от насилия со стороны своего потомства, быстро растущего и жаждущего власти; не злобный царь, отправляющий своего сына убить чудовище, которым является он сам, в чем хочет нас убедить нелепая психоаналитическая интерпретация. Нет, сражение с драконом каким мы видим его сейчас, представляет собой совершенно иную картину.

     Следует иметь в виду фигуры двух отцов и двух матерей. "Злобный царь", или фигура собственного отца представляет старую правящую систему и посылает героя на борьбу с чудовищем — Сфинксом, ведьмами, великанами, дикими зверями и т. д. — в надежде на его гибель. Сражение с драконом является борьбой с уроборической Великой Матерью, с бессознательным. Герой может легко уступить ему, потому что в нем локализовано беспокойство Эго; угроза бессилия. Однако, с помощью божественного отца, герой уничтожает чудовище. Его высшая сущность и благородное происхождение одерживают победу и утверждают себя. Крах, который прочит ему отрицательный отец, способствует его славе и провалу юге отрицательного отца. Таким образом, изгнание старым царем а  сражение героя и убийство отца явно связаны между собой. Они образуют необходимый канон событий, символически и фактически вызванный самим существованием героя —  как человек, несущий новое  он должен разрушить старое.

     Рядом сним стоит хорошая мать в образе его собственной матери и сестра-девственница, либо слитые воедино, либо как две отдельные фигуры. В критической ситуации в качестве помощника может вмешаться божественный отец, или же он может оставаться в ожидании за кулисами. В ожидании, потому что он признает свое подлинное отцовство, только если герой выдержит испытание, точно так же как Гор мог быть признан настоящим сыном Осириса только после того, как победил Сета. Таким образом, ожидающего и испытывающего божественного отца можно легко спутать с отрицательным отцом, ибо фигура отца, отправляющего сына навстречу опасности, допускает двоякое толкование и имеет как личностные, так и безличные характеристики.

     Но инструментом нового проявления отца-бога всегда выступает герой как несущий с собой новое. В нем патриархальные боги борются с. Великой Матерью, боги приходящие с богами местными, Иегова с богами язычников. По существу, это борьба между двумя образами бога или группами богов, где старый отец-бог защищает себя от нового сына-бога, а старая политеистическая система противится захвату власти новым монотеизмом, примером чему служат архетипические войны богов.