Проигравший выбирает смерть

– Да не смотрел я на приборы! А что ты хотел, чтобы я от ментовской сразу на заправку рулил? Да еще с таким грузом! – Ныш обернулся и облизал глазами Нину. – Аппетитно ротик открываешь, Ромашка.

Девушка переводила испуганный взгляд от одного бандита к другому. Торчащая во рту лапка от плюшевого медвежонка набухла слюной.

– Так, сваливаем, – скомандовал Есенин. – Все равно тачка паленая. Уже, наверное, ориентировку на нее передали.

– Куда сваливаем? – уныло посмотрел по сторонам Ныш. – Здесь до вечера ни один козел не проедет. Черт, и дождь еще начинается.

– Чугунку видишь? – Есенин показал в сторону железной дороги. – Попросим машиниста, подбросит.

– Ты чего, издеваешься! Жди, подбросит он тебя. Ты что, на путях собираешься голосовать?

Есенин выдернул у Нины изо рта кляп и подтолкнул:

– Вылезай!

– Зачем? – скривился Ныш. – Сейчас заорет. Не люблю я этого.

– Пусть орет. Это нам сейчас и надо, – спокойно ответил Есенин. – Ты лучше веревочку или тросик поищи.

Глава 27

Машинист товарного состава Егор Кузьмич Ширшов привычно смотрел в окно движущегося тепловоза. Однообразный степной пейзаж расслаблял. До следующего разъезда с рукастым семафором еще далеко, и в голове назойливо шебуршились недовольные мысли. Опять на праздничный день его смена выпала. Так и седьмого ноября было, и восьмого марта. Хорошо, что в новогоднюю ночь обошлось. Все равно надо будет поставить вопрос перед начальством, чтобы график во время праздников по справедливости корректировали. А то кому-то пусто, а кому-то густо. Надо равномерно распределять.

Машинист посмотрел на молодого помощника Карима, которого всего пару месяцев назад определили после училища к нему в напарники. Вот молодежь пошла, ничем не интересуется. Он в его годы жадный до техники был. Все сам хотел попробовать, к старшему машинисту с расспросами приставал, за пульт управления просился. А этот напевает под нос чего-то и ждет, когда смена закончится.

Народ сейчас праздничную демонстрацию с Красной площади смотрит, вспомнил Егор Кузьмич. И не сказать, что это очень интересное зрелище, но настроение поднимает. Задает бравый ритм на весь день. Потом мужики, не таясь от жен, по первой стопке примут. А там пошло-поехало, праздник все-таки! А ему еще пилить и пилить до Арыся. Только там следующая бригада заступает. Хотя, если не будут мариновать на разъездах, пропуская пассажирские, быстро домчимся. Вон скорость – под восемьдесят. Можно и прибавить, да состав тяжел и дождик мелкий рельсы умаслил.

Поток воздуха смывал расплющенные капли с плоских окон тепловоза. Егор Кузьмич включил стеклоочистители. По большому счету можно и без них обойтись, не тот дождь, но пусть стеклышки от пыли пооботрутся, на солнышке потом блестеть будут.

Карим отвлекся от назойливого мотивчика, проследил за движением щеток. Потом глаза его прищурились, а лицо вытянулось:

– Кто это там?

Машинист тоже заметил вдалеке на пути неясную фигуру. Может, мальчишки играются? Бывают шалопаи таким образом храбрость свою испытывают. Вон стоит, даже руки слегка расставил, словно поезд собрался поймать.

Опытный машинист с улыбкой дал протяжный гудок. Обычно после такого звука пацанов как ветром сдувает. Но на этот раз фигура осталась на месте.

Да здесь рядом и поселка никакого нет, встревожился Егор Кузьмич, откуда пацанам взяться. Он сбросил обороты двигателя, рука сжала рычаг тормоза.

Новый гудок, протяжней и звонче предыдущего.

Фигура задергалась. И тут Егор Кузьмич с ужасом разглядел, что обе руки у стоящего посредине пути человека привязаны к рельсам!

– Ух ты… – машинист в сердцах ругнулся.

Полный сброс оборотов, экстренное торможение! Пронзительный свист в колесах. Тело вдавливает в пульт управления. Карим припечатывается лбом к стеклу, что-то срывается и брякает по полу. Тысячетонная стальная гусеница, сжавшись в сцепках, несется по мокрым рельсам. Пар из-под колес, похожий на дым. От разогретого металла с шипением испаряются дождевые капли.

А фигура приближается! Это девчушка! Ее рот разорван криком, глаза объяты ужасом.

– А-а, – слышен блеющий писк. Это заголосил Карим.

Скорость падает, но расстояние слишком мало. Пучеглазая махина тепловоза равнодушно отстукивает последние стыки до жертвы. Егор Кузьмич закрывает глаза. Его мышцы зашлись в оцепенении, давя на тормоз, словно от этого еще что-то зависит.

Он разлепил веки, когда состав остановился и все стихло. Впереди – пустая дорога.

Беда!

Карим, сидя на полу, испуганно смотрит на машиниста. Егор Кузьмич устало прислонился к стеклу, опустил взгляд. Что это?

Перед тепловозом на коленях девушка. Она беззвучно рыдает, сил на крик не осталось.

Машинист торопливо спустился на насыпь.

– Что ты удумала? Разве так можно? – причитал он, развязывая веревки. – Тебе еще жить да жить. Цела? Ну, вставай, дочка. Моли бога, что жива осталась. Это чудо.

Девушка поднялась. Пустые глаза сочились слезами. Она уткнулась в плечо машинисту. Побитые дождем волосы девушки намочили Кузьмичу подбородок.