Самое обидное, что все это было правдой. Сотрудники действительно подтверждали, что к кабинету с трупом он подошел не раньше, чем через двадцать минут после выстрела. И видеозапись из кафе действительно подтверждала, что во время выстрела он находился в нескольких кварталов от места преступления. Но как, черт возьми, быть со второй видеозаписью? Той, на которой четко видно: именно этот улыбчивый и уверенный в себе человек проходит в кабинет, говорит что-то неслышное смуглому работорговцу, а потом достает из-за пазухи пистолет и стреляет ему ровно в середину узкого лба?
– Не хотите говорить правду – и не нужно. Давайте попробуем зайти с другого конца. О чем именно вы должны были поговорить с убитым?
– С чего вы взяли, что я не хочу говорить правду?
– Но вы же не признаетесь в убийстве, так? Хотя улик, указывающих на вас, в распоряжении следствия более чем достаточно.
– Нет у вас никаких улик.
– Почему вы так думаете?
– Потому что я действительно его не убивал. Я собирался жениться на его дочери. Вот вы стали бы убивать своего тестя? Вот и я бы не стал.
(Днем он делал все то же, что и всегда. Беседовал с бизнес-партнерами. Работал с документацией. Ездил на объекты. Обедал в дорогих заведениях. Даже не стал забрасывать тренажерный зал. Но теперь это была не настоящая жизнь. Это была тоненькая пленочка, под которой было скрыто то, что действительно важно.
Этой своей тайной он не мог поделиться ни с кем. Ни с родными, ни с коллегами, вообще ни с кем. Пару раз пробовал заговорить с теми, кого раньше считал друзьями. Но один из них вообще не понял, о чем речь, а второй по секрету сказал, что ему точно известно: узбечки устроены совсем не так, как белые женщины… как бы это поделикатнее?.. короче, у них там все идет не вдоль, а поперек, и при ходьбе громко чавкает… именно поэтому узбечки ходят такой семенящей походкой… Над этим рассказом все долго смеялись. Те, кого прежде он считал своими друзьями, громко ржали, а он смотрел на них, и в голове пульсировала только одна мысль: животные… они же просто животные.
Встречаться часто не получалось. Зато каждую встречу он помнил до сих пор. Потом он подолгу перебирал в памяти все подробности этих встреч, будто скряга свои бриллианты.
Прежде он никогда не любил подолгу целовать женщин. Вовсе не этого он от них хотел. А с ней он готов был ночь напролет просто лежать в постели… кончиком языка щекотать ей мочки маленьких ушей… легонечко целовать маленькую и такую упругую грудь… проводил ладонью по ее бедру… такого, как с ней, у него не было ни с кем. Он вообще не думал, что так бывает.
Руки твои, Фатима… губы твои…
Если бы понадобилось умереть за тебя, я бы умер, Фатима…
Или убил бы.)
– Так о чем вы собирались поговорить с убитым?
– О предстоящей свадьбе.
– Вы собирались жениться на его дочери?
– Да.
– А он был в курсе ваших отношений?
– Думаю, о чем-то догадывался. И точно их не одобрял. Женить сына на русской он, думаю, был бы не против. Но выдать за русского дочь – совсем иной разговор. Он не хотел для Фатимы такого мужа, как я.
– Давайте поговорим об этом поподробнее.