Прогулочки на чужом горбу

— Джой поняла неверно. В действительности Мариза — одна из многих героинь моей книги. Кстати, в ней немало и мужских персонажей.

— С которыми Мариза не в ладах?

— Вовсе нет. Она славная. Хотя, боюсь, и не так красива, как вы себе ее представляете. Особенно когда у нее ячмень на глазу.

— Она подвержена ячменям?

— Ага. Большим и красным.

— Несомненно, оттого что слишком много видит.

— Или оттого что не промывает свои линзы. И еще она говорит без умолку. Я подшучиваю над этим ее свойством в книге.

— Да уж, не сомневаюсь.

— Но главное — я нарисовал ее образ таким, что он вызывает симпатию у читателя. Вот спросите у Франни. И вообще мою книгу никак нельзя назвать антифеминист-ской. Скорее, я пытался добраться до истины, оставаясь объективным.

— Так что же, по-вашему выходит — Джой мне солгала?

Но вопрос носил чисто риторический характер, потому что я уже поняла: так оно и есть, она способна тольколгать.

Он пренебрежительно повел плечами.

— В этом она преуспела.

— О Господи, я чувствую себя такой дурой.

— Она ведь и меня околпачила. Во всяком случае, в первый месяц нашего с ней общения.

— Я начала было уже прозревать и даже подумывала, как бы ее наказать за все ее штучки. Она прекрасно понимала, что я настроена против нее и все-таки сумела опять обвести меня вокруг пальца, вызвав во мне те чувства, которые были ей на руку.

— Вероятно, интуитивно она почувствовала ваше отношение к Маризе и сыграла на нем, — заметил он. — Она верно рассчитала, что это может побудить вас помочь ей снова встать на ноги. Ибо теперь, когда ее планы в отношении меня сорвались, ей как никогда необходима ваша помощь.

— Скажите, а вы были против того, чтобы Мариза имела прислугу или это тоже неправда?

— С какой стати мне возражать против прислуги?

— Джой сказала, будто вы хотели, чтобы Мариза сама готовила вам завтрак.

— Поверьте мне, Мадлен, дело было вовсе не в прислуге. Ее присутствие в доме скорее укрепляло, нежели разрушало нашу семейную жизнь.

— Почему же вы тогда развелись?

— В сущности, я не обязан давать вам ответ на этот вопрос. — Вздохнув, он переменил положение, и в этот момент я вдруг увидела перед собой усталого пожилого человека, такого, каким он рано или поздно станет. — Я и сам не вполне понимаю — почему. Может быть… может быть, в действительности все дело в том, что я предпочитаю жить сам по себе.

Я оглядела комнату. Да, он был из породы одиночек. Вся обстановка — от письменного стола, на котором царил образцовый порядок, и картотеки до темных, до блеска натертых полов, — указывала на то, что хозяин ее отличался уверенностью в себе и самодисциплиной.

И все-таки он внушал симпатию. Да и подушки на диване были, без сомнения, набиты настоящим гусиным пухом, мягкие и удобные.

— Что меня больше всего бесит, — не могла успокоиться я, — так это то, что я сама помогала ей придумать, как бы заставить вас жениться на ней или хотя бы взять на содержание. Мне было так жаль ее.

— Хотите выпить?

— А что, мой вид наводит на эту мысль?

— Нет. Просто хочу, чтобы вы побыли здесь еще немного. — Он улыбнулся и улыбался до тех пор, пока я не удержалась и тоже не попыталась усмехнуться.

— Пожалуйста, немного водки, если найдется.

Он отправился на кухню и зазвенел там посудой, а я стала рыться в сумочке, проверяя, хватит ли мне денег на такси домой. И тут я вспомнила, что оставила свой бумажник дома — вынула кошелек из сумочки, чтобы дать на чай посыльному из бакалейной лавки, и забыла его на кухонном столе.

Я закрыла глаза. Я чувствовала себя такой уставшей. Хотелось уснуть и спать не просыпаясь, видеть во сне прошлое, фары, освещающие наш задний двор, дверь на кухню и внутреннее убранство нашего старого дома на Элм-стрит, дома, в котором все было так гармонично.

Разве случалось, чтобы моя мать выходила из себя? И отец, бедняга, под конец стал таким жалким, боялся всего. Страх вызывает в человеке неверное убеждение, что если внешние приличия соблюдены, вы в безопасности. Но внешние приличия не могут оградить вас от реальной жизни.

Джой была абсолютно права, сравнивая меня с Агнес Мурхед. Я отчасти действительно смахивала на некоторых ее персонажей. Угрюмые, резкие, никогда не позволяющие эмоциям выплеснуться наружу — таковы были мои родители и такими они воспитывали нас, детей. Все мы были как бы стражами собственных темниц.

Он вернулся с двумя фужерами, наполненными кубиками льда, и поставил их на столик.

— Тоник?

— Нет, просто воды.

Он наполнил мой фужер и подвинул его ко мне, подсунув под него салфетку. Движения его были проворными и ловкими — движения человека, привыкшего самому заботиться о себе.

Он с интересом посмотрел на меня.

— Так к какому же выводу вы пришли?

Неужели его и вправду интересовало то, о чем я думала? Разве я не выразила и так достаточно ясно свою точку зрения, которая ему скорее всего показалась все той же набившей оскомину проповедью феминизма?