Прогулки с Лешим

Генка долго прицеливается и, наконец, удачно ловит лежащий на плоту прорезиненный плащ…

– Положили тут, – ворчит Генка. И размахивается вновь. Блесна просвистела у моего уха и вдруг полетела на берег, где прочно засела в развилке высокой березы. Сдерживая смех, я направляю тяжелый плот к берегу, где Генка долго и виновато снимает блесну со злополучной березы.

И вновь мы плывем вдоль берегового мелководья. Генка дуется. Потом протягивает мне спиннинг:

– На, лови. Надо будет на берегу потренироваться.

– Давай-давай, тренируйся здесь. Получится.

Наспех показываю ему, как забрасывать снасть, как подтормаживать катушку, и Генка снова делает заброс. На всякий случай сажусь на плоту и накрываю голову курткой. Раз! Свистнула леска. Бросил… Выглядываю из-под куртки и вижу падающую метрах в пятнадцати блесну. «Близко и в самые камыши», – машинально отмечаю про себя, но тут происходит нечто удивительное: в предполагаемом месте падения блесны вдруг вскипает бурун, из воды показывается жадная «крокодилья» пасть, влет ловит обманку и захлопывается вместе с ней. Генка судорожно дергает спиннингом и крутит катушку. Точнее, пытается крутить, но леска не подается ни на сантиметр, а лишь режет воду в разных направлениях.

Хочу отобрать у Генки спиннинг, мол, новичок, упустит, но он отталкивает меня и кричит неожиданно высоким голосом: «Сам-сам!..».

Щука старательно исполняла свои коронные «свечки». Она выпрыгивала из воды, «плясала» на бешено полощущем хвосте, трясла своей страшной головой, хлопала пастью, как голодная овчарка, но Генка, закостенев, держался стойко и даже делал попытки подматывать леску. Наконец ему удалось стронуть щуку с места, и это чудище, зацепленное жалкой блесенкой-безделушкой, начинает приближаться к нам, поднимая тучи песка на камышовой отмели. И вот толстенная спина метровой щуки чернеет под плотом. Я подвожу подсачек к утомленной рыбине, но тут Генка прямо в одежде бросается на щуку и схватывается с ней врукопашную. Во все стороны летят брызги, обломки камыша и крепкие выражения. На этой смехотворной мели происходило настоящее побоище.

Когда все кончилось, Генка, не вылезая на плот, просто поволок побежденную щуку к берегу по пояс в воде. Вскоре из густого ольшаника донеслись его ликующие крики. Я подплыл к берегу и, найдя Генку, ужаснулся. Он был страшен: стоя над тяжело дышащей щукой, приятель свирепо вращал глазами, вздымал над ней руки со скрюченными пальцами и хрипел чего-то на незнакомом наречии. «Царги-царги», – слышалось мне… А щука действительно была отменно хороша.

– Тебе везет, генацвале, – небрежно замечаю я, мучаясь черной завистью. – Правда, бывают и покрупнее.

– Покрупнее?! – Генка бросается на меня с кулаками.

Нет, хоть это и звучит трижды банально, но новичкам удивительно везет в первый раз.

Про жерлицы мы даже и не вспомнили. Генке приспичило плыть к костру. По его словам, только для того, чтобы подсушиться, хотя было уже жарко, как на озере Чад. Я-то знал, что ему было нужно, но молчал, как рыба.

У костра над щукой долго охали и ахали проснувшиеся приятели-рыбачки. Генка торжествовал. А отец, взглянув на Генкину добычу и одобрительно потрепав его по вздыбленной голове, заторопился к плоту – проверять жерлицы.

Вскоре он вернулся с такими «крокодилами», что ахать пришлось уже Генке.

Пасхальный кулич

За эти дни мы изрядно отощали. Продукты у нас кончились уже в первый день щучьего жора. И в остальное время мы питались только щукой во всех видах: вареной, печеной, соленой, тушеной на воде, поскольку жиров у нас не было. А уезжать, когда только-только началась настоящая рыбалка, просто не было сил. Наконец пришел момент, когда не было уже сил проглотить хоть еще один кусочек все той же щуки, а обычный ломтик хлеба, да что там ломтик – заплесневелый сухарик стал казаться пределом счастья, далекой и высокой мечтой. И мы, сказав спасибо этому Дому, тронулись в обратный путь.

Идем молча. Говорить не хочется, а если и перекинемся парой слов, то все почему-то странным образом сводится к еде.

Под ногами зыбко колышется горячий дорожный песок.

Не первый раз мне приходит в голову мысль, что не будь здесь сосновых лесов, клюквенных болот, мшаников и папоротников, желтели бы под солнцем сыпучие барханы и грозовые ветра стали бы просто песчаными бурями. Глазу уже видятся, вместо мерно шумящих боров, нескончаемые цепи этих самых барханов с редкими кустиками верблюжьей колючки, где шныряют гюрзы и вараны. Уже слышится заунывное треньканье рубоба, ослиный рев, тонкий крик муэдзина на белоснежном минарете, довольный смех редкобородых аксакалов, поедающих под зеленый чай молодого барашка, исходящего жирным соком… Тьфу!