Прогулки с Евгением Онегиным

Видимо, именно появлением эпиграммы Измайлова объясняется еще одно изменение в тексте первой главы: стихи «Там наш Катенин воскресил Корнеля гений величавый» (1-XVIII) в черновике имели более иронично поданный вид: «Там наш Катенин возвратил Расина лиру» – ведь пристрастие Катенина к творчеству этого французского автора и диаметрально противоположное отношение Пушкина общеизвестны. В период публикации первой главы, когда литераторы пушкинского круга из сочувствия к высланному из Петербурга Катенину изымали из своих полемических публикаций его имя, Пушкин мог посчитать упоминание о Расине в увязке с именем Катенина в явно ироничном контексте неуместным{102}, тем более что кстати появившаяся эпиграмма Измайлова работала на постижение читателями истинного содержания первой главы. Тем не менее, к теме этой эпиграммы в контексте «Евгения Онегина» Пушкин все же возвратился – правда, гораздо позже, в 1833 году, когда факт создания «Старой были» снимал некоторые этические ограничения в полемике с «приятелем».

Публикуя роман в полном виде, сразу после 20 примечания, прямо указующего на Катенина как «автора нашего», Пушкин в следующем за ним примечании так обыграл упоминание о журнале «Благонамеренный» (3-XXVII): «Журнал, некогда издаваемый покойным А. Измайловым довольно неисправно. Издатель однажды печатно извинялся перед публикою тем, что он на праздник гулял». Без учета изложенных выше материалов содержание этого примечания может вызвать только недоумение. Но оно идет сразу после «автора нашего» и не может не вызвать ассоциации с содержанием эпиграммы Измайлова. Становится очевидным, что, в отличие от 20-го примечания, «авторство» которого принадлежит «издателю», текст данного примечания явно создан Онегиным-Катениным, который все никак не может простить даже покойнику его старой эпиграммы. Здесь Пушкин еще раз проявил себя как великолепный психолог: фактически этим миниатюрным пассажем он описал ситуацию, которая возникнет уже после его смерти в связи с «Воспоминаниями» Катенина (негативное отношение которого к творчеству Измайлова нашло свое отражение в письме к Н. И. Бахтину от 9 января 1828 г.).

Как можно видеть, только одно сопоставление содержавшихся в первой главе двух фраз может пролить свет на многие моменты, относящиеся как к содержанию романа, так и к творческой истории его создания.

О том, какое значение такой форме слова «году» придавал Пушкин, видно из разбора содержания «Повестей Белкина». С учетом того, что некоторые исследователи были так близки к разгадке смысла романа, как знать – располагай они в свое время этой дополнительной деталью, не исключено, что в данном исследовании просто не было бы необходимости.

Изложенное выше дает основание утверждать, что при подготовке академических и массовых изданий романа А. С. Пушкина из научного оборота и из поля зрения массового читателя выведены очень важные элементы его композиции.

Какими научными принципами руководствуются текстологи, так искажая пушкинские тексты, чего они хотят этим добиться? Предлагаемая теория и разработанная на ее основе методика перед лицом феноменов подобного рода просто бессильны.

Надеюсь, никто из тех, кто хотя бы поверхностно знаком с основами текстологии как науки, не обвинит меня в мелочной придирке. Текстологи вполне справедливо борются за соответствие подлинному авторскому тексту каждой запятой, каждой кавычки, каждой скобки. Потому что неправильная их простановка чревата искажением смысла – то есть, авторского художественного замысла. Здесь же речь идет не просто о знаке препинания, а о грубом искажении самой структуры пушкинского текста.

Действительно, если верить современным изданиям, то у Пушкина «примечание 11» выглядит как единый архитектонический элемент. На самом же деле оказывается, что его текст представлял собой две не идентичные по значению структурные единицы, каждая из которых является самостоятельным архитектоническим элементом. Текст первого из них (помеченного одиннадцатым номером) принадлежит самому «автору» – Онегину. Текст второго внес «издатель», комментируя таким образом примечание Онегина и в очередной раз сигнализируя читателю, что «авторство» примечаний к первой главе принадлежит разным «лицам». В данном случае Примеч. Соч. он не проставил, вместо него идет оформленная по всем правилам «издательская» ремарка в сочетании с характерным именно для «издателя» местоимением «мы».

Таким образом, в издании 1825 года в качестве отдельного структурного элемента фигурировало еще одно примечание (кажется, уже пятнадцатое по счету), которое текстологи лишили статуса структурного элемента, грубо исказив таким образом пушкинский замысел.