Читаем Прогулки с Евгением Онегиным полностью

К тому же, кто автор эпиграфа из Фонвизина? Не Белкин – сатирически сравнить себя с Митрофанушкой сам он не мог – самомнение не позволило бы; самоирония с его стороны тоже исключается – для этого он слишком туп, если судить по содержанию «Истории села Горюхина». Пушкин как «издатель» тоже не мог украсить цикл чужих произведений «острым» эпиграфом, явно же отражающим уничижительное отношение к образу «автора». Но кто-то же должен был поставить такой ехидный эпиграф? Если это не Белкин и не Пушкин, тогда кто?..

«Итак, образ Белкина равняется его неопределенности, – отмечает С. Г. Бочаров, – а рисунок его лица изображает его безличность. Кажется, он является только «пустою мифою», как сам Белкин подозревает в «Истории села Горюхина» о своем любимом писателе Курганове. В неопределенности Белкина и состоит его композиционное значение для «Повестей Белкина»{86}.

Можем ли мы объяснить «неопределенность» образа Белкина недостатком воображения самого Пушкина, допустившего такую небрежность? Нет, это исключено формулировкой постулата. Значит, в данном случае – очередное композиционное средство. Какое? – Теория подсказывает, что ответ должен лежать в плоскости «авторской» фабулы романа, а «чистая» логика оставляет единственный возможный дедуктивный вариант, основанный на совпадении стиля: «История села Горюхина» и письмо ненарадовского помещика к «издателю» принадлежат перу одного и того же автора. Продолжаем силлогическую цепь: поскольку к моменту написания ненарадовским помещиком письма к «издателю» Белкин уже был мертв, то он не может рассматриваться как автор этого письма; следовательно, и «Истории села Горюхина» тоже. Получается, что его «авторство» по крайней мере этого произведения – чей-то подлог. Чей? – Остается только «ненарадовский помещик»: это он, а не Белкин, создал и «Историю села Горюхина», и все пять повестей, он же приписал Белкину авторство «Повестей», он же предварил эти творения уничижительным эпиграфом.

Прошу придирчивого читателя внимательно вчитаться в содержание изложенного выше и проверить обоснованность силлогизма. Ведь определение личности рассказчика мениппеи – самый ответственный момент в исследовании, здесь вывод должен быть логически безупречным и стать неоспоримым фактом. Собственно, при анализе мениппей это – единственный этап, когда вообще требуется строго силлогическое построение. Представляется, что, исходя из авторской (пушкинской) фабулы, упрятанной в предисловие к изданию «Повестей», другой персонаж, которого можно было бы отнести к категории рассказчика-персонажа, кроме «ненарадовского помещика», в корпусе романа отсутствует.

Повторю построение: Пушкин как рассказчик цикла исключается, поскольку он не мог создать такой «рассыпающийся» образ рассказчика Белкина; Белкин исключается тоже, поскольку его образ не может служить композиционным элементом; следовательно, в романном поле действует другой рассказчик, который и создал такой неудачный образ Белкина; исходя из совпадения стиля, методом исключения устанавливаем, что рассказчиком романа А. С. Пушкина «Повести Белкина» является некто, фигурирующий как «ненарадовский помещик».

Подтверждение этого вывода дал сам «помещик» в своем письме к «издателю». Описывая биографию Белкина, он упоминает, что его отец «… был женат на девице Пелагее Гавриловне из дому Трафилиных». То, что на девице женатым быть невозможно (девицу можно только взять в жены), учтем как особенность стиля «помещика», который в данном случае недалеко ушел от стиля того Белкина, каким он изображен в «Истории села Горюхина». Но дело не в этом: высокопарные обороты типа «из дому Трафилиных» обычно используются, когда речь идет действительно о «доме», то есть, старинном родовом клане, из которого берут в жены не каких-то там «девиц», а титулованных невест. Здесь «помещик», проявив свою склонность к высокопарному определению того, что не выходит за рамки обыденного, невольно проговорился. Ведь именно такими же категориями мыслит и тот, кто писал «Историю села Горюхина», у которого не деревенька, а «страна», не просто шестьдесят три нищих крепостных, а «население страны», и т. п. То есть, «помещик» выдал этим самым свое авторство «Истории села Горюхина», а вместе с этим – и тот факт, что Белкин – вымышленный им же, помещиком, персонаж; следовательно, он выдал и свое, «подлинное» авторство «Повестей Белкина».

Итак, «автором» «белкинских побасенок» фактически является не Белкин, а его анонимный сосед, выступающий от его имени. Та противоречивость в образе Белкина, которая ставит в тупик исследователей, объясняется психологическими особенностями этого соседа, теми целями, которые он поставил перед собой, создавая эту пародию, а также его квалификацией как литератора, которая и наложила свой отпечаток на качество исполнения этого замысла. Чем точнее будет выявлено соотношение этих трех этических составляющих образа «истинного» рассказчика, тем ближе мы подойдем к разгадке замысла Пушкина, создавшего роман с такой сложной структурой.

Перейти на страницу:

Все книги серии Жизнь Пушкина

Злой рок Пушкина. Он, Дантес и Гончарова
Злой рок Пушкина. Он, Дантес и Гончарова

Дуэль Пушкина РїРѕ-прежнему окутана пеленой мифов Рё легенд. Клас­сический труд знаменитого пушкиниста Павла Щеголева (1877-1931) со­держит документы Рё свидетельства, проясняющие историю столкновения Рё поединка Пушкина СЃ Дантесом.Р' своей РєРЅРёРіРµ исследователь поставил целью, РїРѕ его словам, «откинув РІ сто­рону РІСЃРµ непроверенные Рё недостоверные сообщения, дать СЃРІСЏР·РЅРѕРµ построение фактических событий». «Душевное состояние, РІ котором находился Пушкин РІ последние месяцы жизни, — писал Рџ.Р•. Щеголев, — было результатом обстоя­тельств самых разнообразных. Дела материальные, литературные, журнальные, семейные; отношения Рє императору, Рє правительству, Рє высшему обществу Рё С'. Рґ. отражались тягчайшим образом РЅР° душевном состоянии Пушкина. Р

Павел Елисеевич Щеголев , Павел Павлович Щёголев

Биографии и Мемуары / Документальное

Похожие книги

Агония и возрождение романтизма
Агония и возрождение романтизма

Романтизм в русской литературе, вопреки тезисам школьной программы, – явление, которое вовсе не исчерпывается художественными опытами начала XIX века. Михаил Вайскопф – израильский славист и автор исследования «Влюбленный демиург», послужившего итоговым стимулом для этой книги, – видит в романтике непреходящую основу русской культуры, ее гибельный и вместе с тем живительный метафизический опыт. Его новая книга охватывает столетний период с конца романтического золотого века в 1840-х до 1940-х годов, когда катастрофы XX века оборвали жизни и литературные судьбы последних русских романтиков в широком диапазоне от Булгакова до Мандельштама. Первая часть работы сфокусирована на анализе литературной ситуации первой половины XIX столетия, вторая посвящена творчеству Афанасия Фета, третья изучает различные модификации романтизма в предсоветские и советские годы, а четвертая предлагает по-новому посмотреть на довоенное творчество Владимира Набокова. Приложением к книге служит «Пропащая грамота» – семь небольших рассказов и стилизаций, написанных автором.

Михаил Яковлевич Вайскопф

Языкознание, иностранные языки