Прогулки с Евгением Онегиным

С. Г. Бочаров, работы которого отличаются глубиной, в книге «О художественных мирах» изложил историю «белки-новедения», которая началась еще при жизни Пушкина: в 1835 году О. И. Сенковский за подписью «А. Белкин» опубликовал «Потерянную для света повесть», которая пародировала «отсутствие содержания» в «Повестях Белкина». По фабуле этой пародии, некто пытается дважды рассказать в обществе интересную историю, однако его слушатели так и не могут уловить ее содержание. Подобным впечатлением делился позже и Л. Н. Толстой, который пытался читать «Повести Белкина» детям в школе, однако, к собственному удивлению, убедился, что те находят их скучными и трудными для пересказа. Далее С. Г. Бочаров сообщает: «В 1919 году «Повести Белкина» стали одним из объектов, на котором вырабатывалась и демонстрировалась опоязовская поэтика, – в статье Б. Эйхенбаума «Болдинские побасенки Пушкина». Б. Эйхенбаум принял как формулу Белинского, так и заключительную «мораль» «Домика в Коломне», для того, чтобы снять вопрос о «смысле» и его истолковании: «Ничего «выжать» из этих повестей ему не удалось – философия не поместилась», – комментировал он Белинского. «Повести Белкина» как «побасенки», таким образом понимались не как произведение с незначительным содержанием (такими они были для Белинского), а как такие произведения, где очевидно дело не в содержании»{77}.

То есть, если перевести на язык принятого нами постулата, Б. Эйхенбаум совершенно справедливо исходит из невозможности создания Пушкиным данного цикла произведений без какого-то скрытого смысла, придающего всем им в совокупности подлинную художественность. Иными словами, этот исследователь подходил к «Повестям» как к мениппее, однако отсутствие методики анализа не позволило ему доказать это.

О наличии скрытого смысла свидетельствует и следующее обстоятельство. Под «заключительной моралью» «Домика в Коломне» имеется в виду сороковая, последняя строфа: «… Больше ничего Не выжмешь из рассказа моего». Эта поэма была написана там же, в Болдине, одновременно с «Повестями Белкина» (окончена 9 октября 1830 года). Однако представляется, что в отношении этой «заключительной морали» Б. Эйхенбаум был несколько неточен. «Ничего нельзя выжать» – за исключением, пожалуй, того, что образ пародируемого Катенина выглядывает в этом «рассказе» буквально из каждой строфы – не говоря уже о первых восьми, что отмечено выше. Вот, например, на глаза попались два первых стиха 38-й строфы: «Параша закраснелась или нет, Сказать вам не умею», где «сказать не умею» – чисто катенинская фраза, его речевой штамп. По данным «Словаря языка Пушкина», это место – единственное во всем творческом наследии Пушкина, в котором он вообще употребляет слово «уметь» в таком значении. А взять заключительную, сороковую строфу – как раз ту, где говорится о том, что «Больше ничего Не выжмешь…» – сразу же возникает вопрос о том, а все ли вообще «выжато» из «Домика в Коломне»? Вот как выглядит эта строфа с полном виде:

Вот вам мораль: по мненью моему,
Кухарку даром нанимать опасно;
Кто ж родился мужчиною, тому
Рядиться в юбку странно и напрасно:
Когда-нибудь придется же ему
Брить бороду себе, что несогласно
С природой дамской… Больше ничего
Не выжмешь из рассказа моего.

Разве из этой мелкой «морали» так уж ничего «не выжмешь»? Ведь вся ценность ее заключена в пародируемой Пушкиным мелочной назидательности, так характерной для творческой манеры Катенина… Напомню, что «Домик в Коломне» был завершен после «Барышни-крестьянки» и всего за три дня до того, как Пушкин, закончив первую часть «Выстрела», приписал: «Окончание потеряно» (12 октября), и за пять дней до завершения «Выстрела» в том виде, в каком он и стал фактом литературной жизни. Пушкин создавал цикл «Повестей Белкина», вжившись в пародируемый им образ Катенина, и это не могло не повлиять на их содержание.

Подтверждением этому служит «заключительная мораль» «Домика в Коломне»: «Больше ничего Не выжмешь из рассказа моего». В. Г. Редько выразил свое удивление тем обстоятельством, что эта «коломенская мораль» до сих пор не вызвала ни у других исследователей, ни у автора этих строк никаких ассоциаций с таким пассажем в «Евгении Онегине» (1-XLIII):

Онегин […]

Хотел писать – но труд упорный
Ему был тошен; ничего
Не вышло из пера его…