Прогулки по Риму

Итак, Татьяна Николаевна шла себе да шла, пока не зашла куда-то очень далеко. Вдруг скамья на пустынной площади своими очертаниями показалась ей знакомой. Конечно, это было то самое место, куда они забрались с Цезарем после побега от фонтана Треви. Два флага — голубой, Европейского сообщества, и национальный итальянский — вяло висели не колышась рядом на флагштоках. Но сейчас скамьи по периметру площади оказались заняты. Татьяна Николаевна постояла в сторонке, подождала, пока с той самой скамейки, на которой она сидела с Цезарем, не снимется пара пожилых англичан. Татьяна Николаевна посмотрела на них с завистью — вырастили, наверное, детей, теперь ездят, путешествуют… потом выкинула эти мысли из головы, села поудобнее и достала фотографии из кармана.

Снимки были сделаны давно, в специальном фотоателье, она даже помнила, при каких обстоятельствах, — это было тридцать первого августа, на следующий день дочка должна была пойти в первый класс. Она впервые нарядила ее тогда по всем правилам в школьную форму, завязала банты, и они втроем с мужем пошли фотографироваться. Фотографии были еще черно-белые, но лица были видны ясно, у всех троих они были похожими. Глаза широко распахнуты — они будто спрашивали фотографа, что ожидает их впереди.

«Мы мечтали, чтобы дочка хорошо училась, была бы отличницей… Оказывается, это все совсем не важно, — вздохнула Татьяна Николаевна. — Что же тогда важно?»

Теперь она знала ответ на этот вопрос, но он ей не нравился. Она была с ним принципиально не согласна. Если нужны только зубы, чтобы кусать, когти, чтобы цепляться, ум, чтобы обманывать, и еще эти идиотские пшеничные усики, чтобы сводить с ума молоденьких девушек, зачем тогда говорят, что есть на свете добро, справедливость и высший суд?

Татьяна Николаевна еще долго сидела на этой скамье, все смотрела снимки, вглядываясь в родные лица, чтобы лишний раз убедиться в том, что и она была счастлива в те времена, которые запечатлели старые фотографии.

«Что ж, жизнь — борьба», — подумала она и не могла придумать, как надо жить, чтобы не бороться. Но чем дольше вспоминала прошлое Татьяна Николаевна, тем яснее становилось ей, что огромные жернова времени с бесконечной неутомимостью перемалывают всех и все, что они уже перемололи и ее, и ее семью и сейчас, возможно, подбираются к отвратительным усикам пшеничного цвета. Они перемелют и их, дайте срок — огромные бобины уже поднялись вверх и только ждут своего часа, чтобы с неумолчным грохотом обрушиться обратно. Пустяки, что жернова ее смололи первой, — для бесконечности такая очередность не имела никакого значения. Важно было то, что двигались они с непреложной обязательностью и никому нельзя от них уйти. И странно было, но в то же время закономерно, что в результате работы здесь, в Риме, на скамейке сейчас сидела совсем не она, прежняя Татьяна Николаевна, а совсем другая женщина, вовсе не похожая на ту, что с фотографии смотрела с удивлением и надеждой на старый мир.

«И Цезарь так же, — подумала она. — Он не хочет принимать мир, где его унижают, бьют, заставляют отрабатывать деньги. Он весь далеко, в своем прошлом, где он был не так одинок со своей Ливией».

И, обдумав все это, она отключилась от всех остальных мыслей, как выключается перегоревшая лампочка, и просто осталась сидеть и ждать, когда закончится сегодняшний день и начнется тот, что придет ему на смену. Она наблюдала за голубями, неторопливо расхаживающими по выжженной солнцем траве у почти неизменного на каждой площади в Риме фонтана, рассматривала прохожих, и ей было если не хорошо, то и не плохо. И время текло своим чередом…

Но солнце, которому были безразличны ее переживания, не собиралось прекращать свое движение — скамейка оказалась прямо на солнцепеке. Она готова была терпеть, но все-таки светило жарило слишком сильно, и пытку его прямыми лучами выдержать было нелегко. Тогда Татьяна Николаевна взглянула последний раз на фотографии и встала, готовая снова куда-нибудь идти.

«Милые мои, — сказала она, прижимаясь лицом к бумажным лицам мужа и дочери. — Я сделала все, что смогла».

Тень от домов сманила ее в узкий проулок. Маленькие магазинчики с полотняными навесами раскрывали перед ней свои двери. Сердце женщины не выдержало этого испытания. Татьяна Николаевна почувствовала острую потребность купить подарок хоть кому-нибудь.

«Подарю-ка я Наде новую блузку!» — решила она и зашла в трикотажный магазин. Там была как раз августовская распродажа. Татьяна Николаевна выбрала летнюю кофточку очень красивого рисунка. «Наде с ее смуглой кожей такой рисунок должен подойти», — подумала она. Дальше переулок вел ее вниз, фасады домов были довольно обшарпаны, но, несмотря на это, Татьяне Николаевне очень нравились и эта улочка, и этот район, и весь город. Ее вообще умиляло, что практически нигде она не встречает современных домов, что на улицах нет зеркально-бетонного великолепия и, самое главное, почти нет рекламы, такой навязчивой и давящей на психику.