Прогулки по Риму

Оказывается, итальянцы любят своего папу. Татьяна Николаевна с удивлением обнаружила это, когда вместе с Цезарем посетила собор Святого Петра, папский дворец и Сикстинскую капеллу. Надя и Поль довезли их до Ватикана на своем фургончике, а потом исчезли. Татьяна Николаевна попросила Цезаря совершить с ней полную экскурсию и посмотреть те сокровища, ради которых люди со всех уголков земли едут в Ватикан. Она представляла, что увидит что-то вроде Оружейной палаты или Алмазного фонда, но действительность оказалась совершенно неожиданной. Она не нашла роскошных предметов обихода, которыми переполнены дворцы русских царей, но мир христианской религии — живописные полотна, фрески, скульптуры — был новой для нее роскошью — роскошью искусства. Цезарь принял ее приглашение осмотреть достопримечательности с равнодушным достоинством: сам он хотел показать ей только двор папского дворца и в нем ватиканского льва, а вовсе не фрески и гобелены, тратить на них время он считал пустым делом. Татьяна Николаевна уже знала его манеру не обращать внимания на то, что происходило в мире в течение двух тысяч лет, то есть в течение того отрезка времени, когда его прежняя жизнь окончилась, а новая еще не началась. Тем не менее он терпеливо ходил рядом с ней по всем огромным залам и коридорам и спокойно ждал, пока настанет его очередь быть экскурсоводом.

Иногда им встречались русские группы. Татьяна Николаевна подходила поближе, чтобы слышать, о чем говорят экскурсоводы. Она делала это осторожно, чтобы не обидеть Цезаря — она уверила его в том, что он лучший экскурсовод во всем Риме. Вот тогда ее и удивило, с каким искренним чувством итальянцы говорят о папе. Все, кого она слышала, рассказывали, какой он добрый, какие он написал замечательные книги, как много сделал для объединения христианской церкви. Татьяна Николаевна, совершенно далекая от всех церковных дел, под влиянием этих рассказов даже засомневалась, правильно ли поступает российский патриарх, не приглашая такого уже старенького папу посетить Москву. Ей даже стало чуточку за него обидно — подарил русской церкви старинную икону, которую несколько лет даже держал у себя в кабинете, а мы взяли, да и назвали ее фальшивкой, а ведь дареному коню в зубы не смотрят! И еще она заметила, что один старенький итальянец, когда увидел след от пули террориста, которая не попала в папу, а прошла наискосок и задела колонну, по счастью, никого не убив, даже прослезился. Цезарь же пробормотал, увидев это:

— Сколько слез из-за одного-единственного покушения! Пожили бы они в мои времена!

Пожалуй, его заинтересовал только бывший кабинет, в котором папы заседали пятьсот лет назад. Сам кабинет, как и все покои в папском дворце, был пуст, однако создавалось впечатление, будто он переполнен и перенаселен, стены его не имеют преград, а вверху на потолке не каменные балки, а небесный свод.

Татьяна Николаевна поделилась с Цезарем этим впечатлением.

— Что ж тут удивительного? — пробурчал тот. — Стены эти расписывал Рафаэль!

Цезарь долго стоял возле одной стены папского кабинета и, задрав голову, рассматривал фреску в ее верхней части. Выписанные на других стенах фигуры Веры, Надежды и Милосердия, как и Христос с Богоматерью, оставили его вполне равнодушным. Задержался же он лишь возле фрагмента, изображающего Древний Рим с его арками и колоннами. Рафаэль написал древних философов и ученых, шагающих по мраморным ступеням, в толпе своих друзей-художников и первым среди них поставил Микеланджело — сурового ревнивца и своего конкурента. Над ними синело высокое небо, а выше уже не было ничего, кроме облаков, — ни богов, ни пап, ни плебеев.

— Эта фреска называется «Афинская школа», — сказал вслух Цезарь. А дальше забормотал: — Вот мы и встретились с вами, мои дорогие учителя. Возможно, в последний раз. Я помню всех вас, что находитесь здесь, как в пантеоне; я помню все ваши учения, их толковал мне мой раб — превосходно образованный грек. — Цезарь переводил взгляд с одной светлой фигуры на другую, и обычно добрые его глаза темнели и загорались мрачным огнем. — Я любил вас, как может любить хороший ученик мудрых учителей, но теперь, когда прошло столько лет, я понял — вы были не правы. То, что можно обсуждать в дружеских диспутах, — все эти разговоры о счастье, о смысле жизни, добре и зле на поверку выходят пустой болтовней и совершенно неуместны при управлении государством. Только жесткая дисциплина, броские лозунги и единовластие могут принести счастье народу, мир обществу. Тирании гораздо более устойчивы, чем республики. Поняли ли вы это, мои дорогие учителя — Платон и Аристотель, Демокрит и Сократ? Вопрос только в том, как отдать власть разумному тирану…