Прогулки по Парижу с Борисом Носиком. Книга 1: Левый берег и острова

В декабре я ел клубнику!
Лучшую среди клубник.
Благодарность Доминику!
О великий Доминик!

А Булат Окуджава однажды записал в книгу слова своей новой песни:

На бульваре Распай, как обычно, господин Доминик у руля.
И в его ресторанчике тесном заправляют полдневные тени,
Петербургскою ветхой салфеткой прикрывая от пятен колени,
Розу красную в лацкан вонзая, скатерть белую с хрустом стеля.

Тут весь Доминик, в этой песне, – от петербургской салфетки до его не растраченной до девяностолетнего возраста молодости. С такой записью можно в антологию поэзии, в энциклопедию, в историю…

После смерти Доминика я беседовал несколько раз с сыном его Гарием. А однажды зашел с американской племянницей Наташей – тихо, темно. Покричал из буфета: «Есть кто?» Спускается со второго этажа худенькая блондинка, одетая с изысканной элегантностью, – видна бывшая манекенщица. Спросил, где Гарий, где люди, где клиенты.

Сказала, что Гария больше нет, ресторан он продал (оно и видно было, что ему тяжело, да и то сказать – с французскими налогами развлечение небольшое ресторан держать), а она купила. Она давно мечтала, еще когда студенткой приходила сюда с первым мужем, и потом, когда была манекенщицей, и когда со вторым мужем сюда приходила, у которого знаменитый ресторан в провинции. И вот – купила…

Сказала мне, что мечтает увидеть Невский, на котором тот старый «Доминик».

– Ну что ж, поехали, – сказал я. – Мне как раз нужно в издательство «Золотой век».

В Петербурге она жила сперва на проспекте Просвещения, за сто верст от центра, в «хрущобе», где сто дверей выходят в один коридор. Потом сбежала в центр. Я взял ее в гости к другу-фольклористу Володе Бахтину, и она восхищалась «салатом», которым ей довелось закусить стопку водки:

– Ах, что за салат!

Володя объяснял терпеливо, по-профессорски:

– Это называется «квашеная капуста»…

Без квашеной капусты, без Окуджавы и Доминика захирел «Доминик», погасли огни…

На улочке Жюль-Шаплен

В 1929 году в 6-м округе Парижа на улице Жюль-Шаплен, что лежит поблизости от бульвара Монпарнас и перекрестка Вавен, в доме № 11 открылась Русская художественная академия. Открыла эту академию уже не молодая, но очень энергичная женщина, художница, издательница, педагог и музейный работник, старшая дочь великого русского писателя Татьяна Львовна Сухотина-Толстая.

Она с детства обожала живопись, училась рисовать, но слишком серьезно относилась к живописи, чтобы считать себя профессиональным художником. При этом многие русские художники, бывавшие в Ясной Поляне и в московском доме Толстого, принимали ее работы всерьез, говорили о ее таланте, и это были всё довольно серьезные художники – Репин, Ге, Перов, Касаткин, Пастернак и еще и еще. С другой стороны, она понимала, что все эти люди дружили с ней и почитали ее отца. Собственно ведь, и самое ее увлечение живописью началось с такого вот визита в их дом. Пришел к ним художник писать портрет ее великого отца, а она, совсем маленькая девочка, зачарованно следила за полотном… Фамилия художника была Крамской. Потом Танечка и сама начала писать яснополянские пейзажи, портреты крестьян, портреты домашних. Восемнадцати лет она поступила в Московское училище живописи, ваяния и зодчества и училась добрые полтора десятка лет. Правда, все время отрывали какие-то дела, которые казались важнее, чем ее учеба. Самыми важными казались, конечно, те дела, которые затевал ее великий отец. Когда ей было чуть больше двадцати, он затеял издательство «Посредник», и она оформляла в этом издательстве детские книжки, готовила альбомы, отвечала за оформление книг. Потом умер отец, и на Татьянины плечи легли заботы по сохранению бесценного литературного наследия отца и пропаганде его идей. В 1920 году она открыла в Москве детскую художественную школу, два года возглавляла она в Москве Дом-музей Толстого, а в 1925 году эмигрировала. Читала в разных странах лекции об отце, в 1928 году возглавляла комитет по празднованию столетия Толстого.

Количество дел не убывало, но и тяга к живописи не проходила. Число ее живописных и графических работ перевалило за три сотни. И вот однажды – в ту пору еще не закончились юбилейные толстовские торжества – она вдруг открыла в Париже этот художественный институт на рю Жюль-Шаплен. Задуман он был широко, да и художники-педагоги к тому времени собрались в Париже замечательные. Начинали у нее работать Добужинский, Борис Григорьев, Коровин, Билибин, Миллиоти. Сама Татьяна Львовна вела детские уроки рисования.