Прогулки по Парижу с Борисом Носиком. Книга 1: Левый берег и острова

Очевидно было, что глава младороссов хотел завязать отношения и с Муссолини, и с Гитлером, но эти великие люди не проявили интереса к молодому русскому карьеристу, и тогда младороссы стали называть свою организацию «второй советской партией», выступили за «царя и советы», за стахановское движение, вступили в контакт с разведчиками из Москвы, куда после войны и сбежал в конце концов их глава. Но политические бури в скромном зале «Социального музея» улеглись не сразу. В среде русской эмиграции возникло тогда множество фашистских, полуфашистских и профашистских организаций. Иногда совсем крошечных. Ценные сведения об их «духовном опыте» собрал недавно московский академик Окороков, находящий в опыте этих организаций высокую интеллектуальную ценность. Знакомство с программой и заповедями этих организаций, преданными гласности академиком, должно, по мнению ученого, пробудить в читателях гордость за умственные достижения неутомимых, хотя и малоизвестных деятелей эмиграции, скажем, таких, как госпожи Грудинская, Пац-Памарницкая или госпожа Эльз. Вот сообщение академика (дословное) об одном из таких микросоюзов, об СФК (Союзе фашистских крошек):

«Союз фашистских крошек (СФК) учрежден 10 мая 1934 года для детей от 3 до 10 лет… В 1938 году к празднику Святой Ольги была напечатана типографским способом однодневная газета “Крошка”. В ней были опубликованы заповеди и обычаи крошек.

Заповеди состояли из шести пунктов:

1. Крошка-фашистка верит в Бога.

2. Крошка-фашистка любит Россию.

3. Крошка-фашистка почитает родителей.

4. Крошка-фашистка уважает труд.

5. Долой коммунистов.

6. Слава России.

Обычаи крошек включали следующие положения:

– крошка не валяется долго в постели, а встает сразу, как ванька-встанька;

– умывается чище всех и каждый день чистит зубы;

– никогда не капризничает, и все папы и мамы могут ставить крошку в пример своим детям;

– никогда не играет с евреями, не берет ничего от евреев и не разговаривает с ними;

– крошки никогда не ссорятся между собой и всегда мирятся до захода солнца;

– крошки помнят, что форма дана им потому, что они маленькие фашисты и фашистки;

– крошка бережет форму и носит ее с гордостью, как большая или большой».

Как можно понять из этого сбереженного академиком для потомства бесценного текста, существовал и такой уровень мышления в русской эмиграции. Однако несмотря на то что случались политические стычки и представлены были в русском рассеянье все виды политговоренья, не за этим зачастили русские интеллигенты в скромный зал «Мюзе сосьяль» на улице Лас-Каз. Здешними праздниками были вечера Цветаевой и Бальмонта, Бунина и Ходасевича. Здесь прошло памятное для всех, кто следил за литературой, первое парижское выступление молодого берлинца Владимира Сирина-Набокова. Его уже знали по публикациям, по странной его, непривычной прозе и по резким, надменным нападкам на поэзию здешних молодых монпарнасцев. У него было в Париже совсем мало друзей, но много поклонников и немало врагов, среди них такие влиятельные, как Георгий Адамович, Георгий Иванов и вся «парижская нота» Адамовича.

В тот вечер зал «Социального музея» был набит до отказа. Молодой, худенький эмигрантский гений в черном, взятом у друга напрокат фраке вынул из портфеля стопку листков и начал читать…

Об этом вечере вспоминала через полвека Нина Берберова:

«В задних рядах “младшее поколение” (т. е. поколение самого Набокова), не будучи лично с ним знакомо, но, конечно, зная каждую строку его книг, слушало холодно и угрюмо…»

Один из тогдашних молодых, завидующих и угрюмых (Василий Яновский) вспоминал в старости:

«В переполненном зале преобладали такого же порядка ревнивые, завистливые и мстительные, как я, слушатели. Старики – Бунин и прочие – не могли простить Сирину его блеска и “легкого” успеха. Молодежь полагала, что он слишком “много” пишет.