Прогулка заграницей

Во Флоренціи, у входа въ Уфици, вы наталкиваетесь на двѣ статуи — мужчины и женщины, лишенныя носовъ; побитыя, покрытыя толстымъ слоемъ грязи, онѣ съ трудомъ напоминаютъ человѣческія существа, и тѣмъ не менѣе, фальшивая стыдливость нашего времена прикрыла ихъ наготу фиговымъ листикомъ. Но, войдя, вы попадаете въ небольшую, но всегда полную зрителей, галлерею, именно Трибуну, и тамъ вамъ прямо въ глаза бросается самая безстыдная, самая грубая и неприличная картина въ мірѣ: Венера Тиціана, не имѣющая на себѣ ни повязки, ни листика. Дѣло совсѣмъ не въ томъ, что она нагая и лежитъ вытянувшись на ложѣ; нѣтъ, неприличіе заключается въ положеній одной изъ ея рукъ. Какой бы поднялся крикъ, если бы я осмѣлился описать это положеніе; а между тѣмъ смотрѣть на нее, это ничего, это можно; лежать такъ Венера эта имѣетъ даже право, такъ какъ она произведеніе искусства, а искусство имѣетъ свои привилегіи. Я видѣлъ, какъ на нее украдкой кидали взгляды молодыя дѣвушки; я видѣлъ молодыхъ мужчинъ, долго и пристально разсматривающихъ ее; я видѣлъ дряхлыхъ стариковъ, пришедшихъ въ трогательное восхищеніе отъ ея прелестей. Хотѣлось бы мнѣ описать ее, хоть бы затѣмъ только, чтобы посмотрѣть, какое поднимется негодованіе и какъ станетъ меня обвинять въ сальности и грубости неразмышляющая посредственность. Всѣ какъ нельзя лучше согласны между собою въ томъ, что никакое описаніе соблазнительнаго не имѣетъ и сотой части той силы и наглядности, какъ одинъ взглядъ, брошенный собственными глазами, и все-таки каждый скорѣе согласится допустить, чтобы его сынъ или дочь шли смотрѣть на изображенное Тиціаномъ животное, нежели, чтобы они прочли простое описаніе этой картины. Не ясно ли, что люди вовсе не такъ послѣдовательны, какъ бы имъ слѣдовало быть.

Здѣсь не мало есть другихъ картинъ, тоже изображающихъ нагихъ женщинъ, которыя, я увѣренъ, тѣмъ не менѣе не возбуждаютъ дурныхъ инстинктовъ. Такихъ картинъ я не осуждаю. Я хочу установить только тотъ фактъ, что «Венера» Тиціана совсѣмъ не такого сорта картина. Нѣтъ сомнѣнія, что она писана для какого-нибудь вертепа, куда не была принята, такъ какъ оказалась черезчуръ ужь выразительной. Да и правда, врядъ ли она окажется гдѣ у мѣста, кромѣ развѣ одной галлереи искусствъ. Въ Трибунѣ помѣщаются двѣ «Венеры» кисти Тиціана; лица, видѣвшія ихъ, легко поймутъ, о которой изъ нихъ я говорилъ выше.

Во всякой европейской галлереѣ найдется не мало самыхъ отталкивающихъ картинъ, изображающихъ потоки крови, рѣзню, разлетающіеся мозги, гніеніе — картинъ невыносимаго страданія, всевозможныхъ ужасовъ, написанныхъ съ мельчайшими деталями; подобныя же картины пишутся и въ наше время и выставляются передъ публикой безъ опасенія возбудить этимъ негодованіе: все это позволительно, такъ какъ это произведенія искусства. Но попробовалъ бы писатель подробно описать какую-нибудь изъ этихъ мерзостей, критика съ живого содрала бы съ него кожу! Ну, да что объ этомъ говорятъ, пусть будетъ такъ, искусство сохранило свои привилегіи, а литература утратила ихъ. Пусть кто хочетъ другой трудится надъ выясненіемъ всѣхъ этихъ «отчего» и «почему», я же не имѣю на это времени.

«Венера» Тиціана оскорбляетъ и унижаетъ Трибуну; фактъ не имѣетъ оправданія, но зато «Моисей», работа того же Тиціана, составляетъ ея славу. Простая искренность этого благороднаго произведенія привлекаетъ сердца посѣтителей и вызываетъ восторгъ какъ ученыхъ, такъ и невѣждъ. Какое восхищеніе чувствуетъ зритель, утомленный легіонами противныхъ, толстыхъ и безсмысленныхъ ребятъ, которыми полны всѣ картины старинныхъ мастеровъ Италіи, очутившись передъ этимъ восхитительнымъ ребенкомъ и чувствуя въ себѣ трепетъ, лучше всего говорящій ему, что передъ нимъ великое твореніе. Да, это, дѣйствительно человѣческое дитя и при томъ настоящее, неподдѣльное. Вы уже тысячи разъ видѣли его, видѣли его именно такимъ, какимъ оно здѣсь изображено, и вы безусловно сознаете, что Тиціанъ дѣйствительно былъ мастеромъ. Глядя на кукольныя лица другихъ дѣтей, вы можете думать и то и другое, но при взглядѣ на «Моисея» для васъ становится совершенно яснымъ, что хотѣлъ выразить своею картиной художникъ. Самые строгіе критики единогласно говорятъ про нее: «Здѣсь не можетъ быть мѣста для сомнѣній, ясно, что это дитя находится въ затрудненіи».

По моему мнѣнію, во всѣхъ произведеніяхъ старыхъ мастеровъ вы не найдете ни одного равнаго «Моисею»; и исключеніе я допускаю только для божественнаго сундука кисти Бассано. Я увѣренъ, что если бы всѣ произведенія старыхъ мастеровъ погибли и остались бы только два упомянутыя, то міръ только выигралъ бы отъ этого.

Единственною цѣлью моей поѣздки во Флоренцію было желаніе посмотрѣть на этого безсмертнаго «Моисея», и къ великому моему счастью, я попалъ какъ разъ во-время, такъ какъ состоялось уже рѣшеніе перенести эту картину въ другое менѣе доступное и лучше охраняемое помѣщеніе, рѣшеніе, вызванное усилившимися въ то время кражами въ большихъ галлереяхъ Европы.