Прогулка по Дальнему Востоку

Китай не может погибнуть так легко. Ничто, даже анархия, не страшна ему, так как китаец труженик и не перестанет трудиться.

Шайки вооруженных хозяйничают в стране, горит кровавая борьба партий, но трудовая масса продолжает работать, как работала века, и ждет момента, чтобы сказать свое слово! В Китае такой запас сил, которого не найти нигде в мире!

Что же можем мы ждать от нации столь трудолюбивой, сильной, стойкой, добросовестной, от нации, политическая активность которой проявляется в жизни невероятного количества тайных и иных обществ, от нации столь жизненной, что она никогда не перестает кипеть?

Очевидно, всего! И я жду от Китая великих и сказочных дел, я пророчу ему великое и светлое будущее.

В наше время, когда мы на Западе столь по-детски занимаемся болтовней и конференциями, питаемся нашей ненавистью и готовы грызться из-за всего, нетрудно предположить, что будет день, и народ более многочисленный, более трудовой и более мудрый, несмотря на обманчивую внешность, внезапно станет с нами рядом, а может быть, и перерастет нас!

И, если пришествие этого народа обещает мир, основанный на всеобщем труде и справедливости, то, что касается меня, я не стану жалеть, если этим народом будут китайцы.

IV Китайцы в их собственном изображении

Я расскажу вам теперь о Китае, каким он был за три или четыре тысячи лет. Можно было бы с полным правом назвать его новым, если не современным: мы знаем Китай неизмеримо большей древности!.. Кроме того, Китай страна, которая почти не меняется.

Редьярд Киплинг сказал: — «За спиной Китая столько тысячелетий и худо или хорошо, но он столько флиртовал, что было бы легкомыслием надеяться, что когда-нибудь он приобретет иные привычки».

Мне бы очень хотелось показать «Центральную нацию» такою, каковой она была всегда и какою осталась и теперь… Попробую заставить господ китайцев нарисовать свой собственный портрет.

Достаточно будет нескольких книг, при условии тщательного подбора и подлинно китайского происхождения… О!.. Конечно, это будут древние книги.

Мне представляется затруднительным вообще говорить здраво и справедливо о вещах малоисследованных; нетрудно догадаться, насколько это сложная и трудная задача, когда дело идет о народе, мозг которого, как говорит шутя Лоти, по-видимому, работает в обратную сторону по сравнению с нашим.

Было бы тщетным и рискованным предприятием пытаться изучить в кратком обзоре современную китайскую литературу. Поэтому я предпочитаю обратиться к отдаленным временам и говорить почти исключительно о самых древних китайских текстах, какие находятся в нашем распоряжении. Я полагаю, что таким образом мне удастся ярче и полнее показать, как сформировался настоящий Китай и каковы настоящие китайцы…

Я подчеркиваю слово «настоящий», то есть не Китай ширм, опереток и водевилей, но другой, — подлинный, серьезный, государство с 400 миллионами жителей, работающими больше, чем мы, лучше, чем мы, с большей настойчивостью и напряжением… Короче, Китай, один в мире, насчитывающий шесть тысяч лет достоверной истории! И несмотря на свою старость, не обессилевший нисколько, живущий жизнью более кипучей, более живой и активной, чем любая другая нация, будь она старая или молодая.

Но раньше, чем погрузиться в китайскую литературу, менее всего желая быть педантом, я все же принужден коснуться, хотя бы поверхностно, китайской грамматики и филологии. Да-с! Этот язык совершенно отличен от всех наших европейских, американских, африканских и даже азиатских! Действительно, у нас — у «варваров»! — каждое слово произносится с помощью нескольких следующих друг за другом звуков, называемых слогами; слоги состоят из букв и т. д.

У китайцев же, как когда-то у египтян, нет ни азбуки, ни гласных, ни согласных, ни слогов; каждое китайское слово, подобно египетским, пишется или, вернее, рисуется с помощью одного знака, одного иероглифа, если вы предпочитаете. Когда слово начертано, его произносят с помощью односложного созвучия.

Обратите внимание! Здесь имеет место нечто диаметрально противоположное нашему представлению о языке, то есть образованию понятий и их передаче словами. Китаец идет от начертания к мысли, и произношение для него не более, как аксессуар. Мы исходим из произнесенного слова, и наше письмо не имеет иного значения, кроме обозначения произнесенных звуков. Когда мы пишем, мы изображаем звуки нашего голоса, даем смутное изображение наших чувств. А когда пишет китаец, то он срисовывает свою мысль прямо с натуры. Он наносит, — не пером, а кисточкой, — рисунок, долженствующий изобразить, разумеется систематически и стилизованно, то, что он желает выразить.

Этот рисунок и есть то, что китайцы называют буквой и что египтяне называли иероглифом. Иначе сказать, всякая человеческая мысль представлена одним знаком.

Само собою разумеется, что собрание этих знаков или букв неизмеримо обширнее наших «а, b, с, d». Вместо двадцати шести букв считайте двадцать шесть тысяч, и то вы будете правы лишь в одной третьей части!