«Прогрессоры» Сталина и Гитлера. Даешь Шамбалу!

Опять был лифт, но теперь долго ехали вниз. Коридор в толще скалы, но с одной стороны — обитая ветошью дверь, и все равно из-за этой двери дует. К двери ведут ступени, они лежат ниже коридора: Гурджиев объяснил, что, опять же, это для сохранения тепла. Дверь никто и не думал охранять, за дверью же было слишком хорошо знакомое: холодная равнина с низкой травкой, только километрах в двух — строения и низкие деревья. Расстояние оказалось в несколько раз больше, чем Петя сегодня уже прошел. Бедро не то чтобы болело… бедро ныло.

— Подождите здесь, надо спроворить телегу.

И спроворил Гурджиев телегу! Петя удобно присел на камне, откинулся на скалу, — было как раз то время суток, когда на Нагорье тепло. Он с удовольствием следил, как Гурджиев уменьшается, превращается в движущееся пятнышко на днище равнины. Рваное солнце с неясными границами круга так ослепительно сияло на сине-зеленом страшном небе, горные хребты так грозно возвышались над равниной, голубоватая травка так жалко торчала между черных камней, что Петя сразу почувствовал могучую поэзию Тибета.

«Ага! — сказал ехидный голос внутри Пети. — Ага! Легко слушать «могучую поэзию», если сыт, и не цзамбой, а нормальной человеческой едой. Если проснулся не в зловонной тибетской палатке, а в удобной кровати, и за тобой — не стадо яков, а мастерские, ружья, библиотеки и целые вырубленные в скале города».

Все так! И тибетцы не так уж много созерцают природу… Но когда за тобой стоит цивилизация — стоит посидеть и подумать, дать отдых не желающему угомониться бедру.

Петя думал почти как во время боя — сразу обо всем. Мысли текли и текли, никуда конкретно не направленные. И про отца, который оказался не отцом, но которого он все равно любит. Про деда, к которому надо успеть вернуться, потому что дед стар, и, если Петя будет путешествовать слишком долго, они могут уже не встретиться. Про Таню, которая почему-то сразу превратилась в нечто совершенно нереальное, как только начались приключения… Еще со времен, когда Петя нырнул в проклятую подворотню, ему приходилось сильно напрягаться, чтобы мысленно увидеть лицо Тани. Словно видел он ее не несколько дней, а несколько лет назад. Петя думал и о ней, но почему-то задерживаться мыслями на Тане ему совершенно не хотелось.

Еще Петя думал о друзьях с факультета, о профессоре Арнаутове, о Марье Ивановне с кафедры и убеждался — они отодвинулись еще дальше Тани. Он думал о далеком северном городе. Странное дело! В Ленинград Пете точно хотелось… хотя не обязательно быстро. Обнять папу и дедушку — хотелось. А вот встречаться с друзьями… как выяснилось, скорее с приятелями, с соседями, даже с людьми, которых почитал, как учителей… Не то чтобы Петя этого не хотел… Точнее сказать, он сделался к такой перспективе просто убийственно равнодушен.

Петя думал, ужасался своему плохому характеру. Почему-то все время лезли в голову, о чем бы он ни вспоминал, минуты боя — треск винтовок, брызнувшая в глаза каменная пыль, странные жесты человека, которого Петя убил: он словно хватался за воздух. Остро помнился и путь к аэропорту: тяжесть машины, надсадный рев мощного мотора…

…Хорошо, Гурджиев возвращался вместе с местным «фермером» на телеге. Волей, а скорее неволей, Гурджиев превосходно знал местные условия — ведь, оказывается, всякий обитатель крепости должен хотя бы месяц в году проработать «снаружи». Уже для того должен, чтобы пожить не при искусственном свете, на воздухе — иначе будет плохо для здоровья. Конечно, находились любители жить «снаружи» и дольше, кто-то трудился на ферме круглый год. Ведь если зимой невозможно выращивать овощи и ухаживать за деревьями, все равно надо же пасти яков, задавать корм свиньям и готовить, как выразился приехавший на телеге энтузиаст этой работы, «последствия жизнедеятельности».

Энтузиаст сельского хозяйства оказался не молодым, но румяным и энергичным, с обветренным умным лицом. Пока здоровались, пока Петя забирался в телегу, запряженный в нее як хрюкнул, сунулся мордой к человеку.

— Балуй, Яшка… — сказал дядька, чем-то довольный, сунул Яшке большущую морковку. Пете много что сказало это доверие животного к хозяину. Еще Петя с интересом осмотрел упряжь и удостоился за это уважительного взгляда селянина.

— Вижу, вы в своей жизни запрягали…

— Нас учили запрягать лошадь: иногда лошадей впрягают в пушки, на них подвозят снаряды и боеприпасы.

— Не знаю, где вас учили, но вижу — хоть чему-то путному научили. Только тут, сами видите, все немного иначе — лошади не особо нужны, а вот без яков нам никак не обойтись.

По сравнению с еле наезженной неровной колеей грунтовая дорога в средней полосе России показалась бы идеальным асфальтированным шоссе. Телега подскакивала на камнях, кренилась от множества неровностей и при том тащилась еле-еле: быки не умеют торопиться. А дядька все рассказывал, что почвы тут в горах почти нет, много перегноя пришлось завести, еще больше самим сделать, но когда завезли и сделали, дали воду, урожаи овощей стали невероятные, а картошки — «так и просто страшные».