«Прогрессоры» Сталина и Гитлера. Даешь Шамбалу!

— Знаю. И в какую историю ты попал, знаю, и почему попал, тоже знаю. И тех, кто тебя убить хотел, знаю. Они и правда германцы.

— Меня еще два раза пытались убить… Раз — шли за мной… следили. А сегодня утром пытались ткнуть шилом.

— Рассказывай.

Петя рассказал во всех подробностях. Васильев задавал короткие вопросы, например: а сколько метров было до следившего за ним человека, когда он заметил Петю и побежал? А девушка у обочины — она была светлая или темненькая? Сколько ей может быть лет? Петя честно старался отвечать и закончил вопросом:

— Зачем же все-таки им меня убивать? Если они и правда из германской разведки?

— Это я тебе расскажу. Будь готов — тебя еще много раз будут пытаться убить. Или пока мы своей цели не достигнем, или они.

— А почему Чаниани мне не верит?!

— Потому что у него информации нет. Будь я на его месте, ты и для меня был бы самый подозрительный тип. Если такие люди, как разведка, убивают кого-то посреди Ленинграда, они многим рискуют. Если решились — значит, есть на то веские причины.

— Но вы же верите…

— Верю, потому что у меня информация есть. А теперь давай про тебя, товарищ Кац. Если ты, Петя, меня не устроишь, я тебя, конечно, отдам Пеликанову. Даже не специально отдам, а просто отступлюсь — и разбирайтесь сами. Тогда придется тебе его бояться. Но вообще-то Пеликанов потому и злобствует, что ты его и умнее, и сильнее. Если будешь слушать меня и учиться, многого сможешь достигнуть. Знаешь, в чем Пеликанов все-таки прав?

— В чем же?

— А в том, что Исаак Кац — твой приемный отец. Ты вообще что самое раннее помнишь?

— Самое раннее?..

— Да. Ты себя, скажем, четырехлетнего помнишь?

— Нет…

— Вот видишь? Человек должен себя в четыре года помнить, а ты не помнишь. Значит, есть на то причины. А пятилетнего себя помнишь?

— Пожалуй… Но не себя помню, а деда. Глядя на деда, я впервые захотел знать иностранные языки.

— Как так?

— Дед молился на древнееврейском… У него был полосатый талес… Это такой молитвенный платок…

— Я знаю, что такое талес.

— Так вот, на дедушке талес, и он говорит на непонятном никому языке… Мне было так интересно, что даже в животе сделалось холодно. Я потом деда спрашивал, он учил.

— Но древнееврейского все-таки ты толком не знаешь?

— Несколько десятков слов, понимаю молитвы.

— Еще что помнишь?

— Из пяти лет? Как собираем грибы… Дед палкой отодвигает траву, а я рву и складываю грибы в корзинку.

— Крым помнишь?

— Нет, Крым не помню… Разве море… Море немного я помню. Я там купался — потому, наверное, запомнил.

— Помнишь, как сидел в море?

— Ну да… Вокруг оно колыхается… поднимается — и сразу вниз… я его ладошкой мерить пытался…

— А кто тебя ждал на берегу?

— Не помню… Я помню только море.

— А отца в Крыму — помнишь?

— Отца не помню.

— А не можешь ты помнить отца в Крыму, — веско сообщил ему «Васильев». — Хорошо, что не врешь.

— Почему не могу?

— А потому, — так же веско произнес в этом месте Васильев, — что с этим человеком, со своим будущим отцом, ты и познакомился в Крыму… Но вы сразу оттуда уехали. Вспомни, когда ты первый раз увидел отца. Это было в Севастополе.

Петя напряг память… Что-то было в этой истории… Что-то важное, но очень страшное, очень… Такое страшное, такой жутью пахнувшее, что Петя даже благодарен был своему мозгу, не вспомнившему этого ужаса. Хотел вспомнить — но был рад, что забыл. Какой-то кошмар жил позади, и пусть бы он, как думал Петя, там бы навсегда и оставался.

Петя помотал головой с жалкой улыбкой. Если Васильев и был разочарован — он очень умело это скрыл.

— Знаешь, в чем преимущество органов? Есть такая английская поговорка: «Называть кошку кошкой». Не слыхал?

— Не-ет…

— А жаль, с этой поговоркой познакомиться тебе еще придется. Интеллигенция — она выдумывает и сама своих выдумок боится. Вроде пока о чем-то не скажешь — чего-то и не существует. Дикари вот боятся называть медведя: а то заговоришь про него, он и придет. А у нас бояться нельзя, у нас называют вещи своими именами. Например, что твой отец — вовсе и не отец.

— А кто мой отец?

— Пока ты знать этого не заслужил, — развел руками Васильев. — Дальше посмотрю на твое поведение, товарищ Кац.

Вошел парень в форме НКВД, вскинул ладонь под козырек.

— Вольно. Неси еду, парень, и шанцевый инструмент.

— Извините?..

— Ну, чем копают в тарелках? Вилки, ложки…

Тот же парень и еще один внесли подносы с едой, расставляли на столе судки, тарелки, от них сильно запахло по всей комнате. Петя невольно сглотнул слюну: время-то бежало к четырем пополудни. И это было не просто что-то, лишь бы что-нибудь перекусить, не обед из университетской столовой. Настоящий ресторанный обед с жирным наваристым борщом, толстым бифштексом в полтарелки, сыром, бужениной и оливками. Отдельно подали тарелку с фруктами. Петя первый раз в жизни видел такую сервировку. А парни расставили, будто все это обычное дело, откозыряли и пропали.

— Ты водку пьешь?

— Если немного.

— А много я тебе и не дам. Сегодня нам еще работать и работать, Петр.

Васильев ловко разлил водку по рюмкам.

— Ну, за встречу и за то, что ты ко мне попал.

Водка на голодный желудок сразу ударила в мозг.