Прогрессоры (Лестница из терновника-3)

Эткуру и Ви-Э обмениваются боевым опытом — он у них первый, у обоих. Со вчерашнего дня обсуждают с горящими глазами непревзойдённую отвагу друг друга и будущие подвиги. Ви-Э сдвигает брови и декламирует куски из эпической поэмы «Западный Перевал», Эткуру слушает воодушевлённо, кивая в патетических местах — он сделал большие успехи в языке Кши-На за последнее время.

После драки на базаре Эткуру вообще подтянулся и воспрял духом: больше не ноет, не брюзжит и не раздражается на всё и вся. Война действует на лянчинцев благотворно — как ни дико это сознавать.

Зной утомляет безмерно. Я чувствую себя, так же скверно, как мои друзья-кшинассцы — сам северянин. Не перестаю удивляться тому, что на этой мёртвой земле кто-то может чувствовать себя хорошо: долговязые пауки, стремительно переставляющие ножки-волоски по раскалённому песку, змеи, ползающие не по поверхности песка, а внутри него, ещё какие-то странные существа… Песчаные сверчки скрипят отвратительным металлическим скрипом, с присвистом — то же самое «вик-вик», только раз в пять громче. Попался песчаный дракон — то ли сухопутный крокодил, то ли смутное подобие варана, чуть не двухметровой длины — интересно, что такие твари жрут… Нас сопровождает птица — крупная, высоко, виден только распластанный в парении тёмный силуэт, а его тень скользит по барханам.

Мы едем целый день в таком темпе, какой действительно не вынесли бы лошади — но на верблюдов палящий зной, похоже, не действует. К вечеру наш отряд подходит к горам сравнительно близко — тут, между камней, если верить лянчинцам, встречаются родники. Вечер отвратителен: закат заливает пустыню запёкшейся кровью, багровое солнце валится за голый горизонт. Свежеет, конечно, зато сразу появляются какие-то крохотные мошки и толкутся в холодеющем воздухе.

Вода — приметна. Крохотный родник, бьющий из скалы и уходящий куда-то под камень — а вокруг, на щербатых валунах зелёная плесень лишайника. Напоить всех верблюдов из этой чайной ложки — невозможное дело, и они, огорчённо вздыхая, ложатся на остывающий песок. Девочки наполняют холодной водой фляги. Ночь, как чёрный занавес, валится на мир — никаких северных нежностей, вроде сумерек, тут не предусмотрено. Звезда Элавиль сияет над пополневшим лунным серпом — лянчинцы смотрят на неё нежно, в своей молитве или медитации без слов.

Я думал, что придётся обойтись без огня, но Анну и лянчинцы, которым случалось воевать в песках, ухитряются найти топливо. Какие-то сухие хворостинки, жёсткие и гибкие, как обрезки медного кабеля, разгораются долго и потом еле тлеют. Анну расставляет караулы, садится около костерка и смотрит на этот огонёк, кусая губы. Никто не рискует к нему соваться.

Даже лянчинцы устали от жары, поэтому праздных разговоров не ведут. Я успеваю заметить, что всё, кроме караульных, засыпают очень быстро — и сам выключаюсь, как только опускаю голову на верблюжью попону.

Меня будит неожиданный шум. Подскакиваю, в первый момент ничего не могу сообразить: темно, только светит луна, и — драка, кажется. Прямо рядом со мной — Ри-Ё сцепился с кем-то, все повскакали с подстилок, кто-то зажигает импровизированный факел из тряпки, намотанной на ножны — в неровном свете волки рассматривают злоумышленника.

Ри-Ё заломил его руку к плечу, шипит:

— Ты хотел убить Учителя?! Кто тебя послал?! — и осмеливается орать по-лянчински. — Госпожа стража, вы — солдаты или кто?!

Подходит Анну. С ним — волки из свиты и Дин-Ли, все — в ярости.

— Караульных — ко мне! — рявкает Анну. — Как этот здесь оказался?!

А я, наконец, тоже рассматриваю «этого». И у меня случается глубокий шок.

«Этот», насколько можно судить по типу лица — пустынный дикарь, нори-оки, соотечественник нашей Нодди. Юн — ровесник Ри-Ё, насколько я могу судить. Кожа тёмная, как у мулата, копна кос в пёстрых пластиковых зажимах в виде звёздочек, футболка с эмблемой КомКона, потрёпанные джинсы и белые кроссовки. На ремне — совершенно варварские ножны из дерева и кожи, а в них — обсидиановый кинжал с деревянной рукоятью.

Мне это снится. У капитана — солнечный удар. Ночью.

Дикарь-галлюцинация — хорошенький, как кукла. Хорошенький, чистенький и холёный. Это — не нги-унг-лянец, а подделка. Киборг. Неудачная подделка.

— Я ничего не понимаю, командир, — говорит Олу. — Он мимо нас не проходил.

— Это правда, — кивает Келсу, его подруга. — Мы бы его увидели.

— Мимо нас тоже не проходил, — откликаются часовые с другой стороны.

Поддельный дикарь смотрит на меня дивными очами, огромными, тёмными и блестящими, как у куклы, в длиннющих ресницах, и говорит по-русски:

— Я не хотел никому зла. Я хотел спросить, как ты сюда попал, чужой… ой, то есть, как ты попал, землянин.

Они его и запрограммировали неудачно!

— Он говорит не по-нашему! — тут же замечает Нодди.

— По-нашему он говорит, — говорю я. — Ри-Ё, отпусти-ка это чудо природы, я с ним побеседую.

Ри-Ё с неохотой выпускает руку галлюцинации. Киборг делает совершенно живое человеческое движение существа, которому больно и хочется потянуться, и говорит Ри-Ё по-лянчински: