Программист и бабочка (сборник)

– Я не утверждаю это, Санта Мария! Это абсолютная правда, провалиться мне на этом самом месте!

Было бы неплохо, – проворчал про себя Олег и вновь перехватил инициативу.

– Но постойте, мой Кнаппе маленький мальчик, девяти, если не ошибаюсь, лет…

Безумец расхохотался. Вот тебе и разумные доводы.

– Ты! – вновь вытянул палец в сторону связанного Олега Риттер. – Ты заблуждаешься, недоумок, полагая течение времени равнобегущим в наших мирах. Пока ты облизывался на кусок бумаги и в уме распределял невеликий гонорарец, я трубил свой срок сначала в детской тюрьме, а затем и в колонии строгого режима. И каждый день меня избивали, унижали достоинство, мешали с дерьмом и ломали душу…

Безумец окончательно съехал с катушек и орал так, что стены тряслись. А брызги слюны грозили утопить Олега не хуже ушата с водой. Но дальше началось совсем страшное – каждую фразу маньяк подтверждал хлестким ударом по лицу несчастного пленника.

– Меня насиловали за то, что я белый, я убирал парашу не только в своей камере, но и на всем этаже, охранники, узнав о моем преступлении, не только не защищали, но и сами норовили ударить побольнее при каждом удобном случае. На меня мочились и опорожнялись, ломали пальцы, резали крайнюю плоть, ржали над моим криком и слезами, мне ломали кости и отбивали внутренности, мне…

И он зарыдал, продолжая хлестать Олега. Олег тоже заплакал от бессилия и обиды.

Наконец, оба они устали и успокоились. Допуская, что все рассказанное преступником о пережитом в тюрьмах правда, Химмельман понимал истоки его безумия, но ему от того ничуть не становилось легче.

– Но я, – просипел он. – Я-то тут при чем? Я не сажал Кнаппе в тюрьму, я не придумывал все эти зверства и вообще, я просто писатель! Я не сделал вам ничего плохого!

– Не кричи, мать твою, – совершенно спокойно, даже устало, ответил Риттер. – Я вижу, ты мне не веришь. А еще фантаст… Послушай, за что ты наградил мою маму онкологическим заболеванием?

– Чем-чем? – удивился Олег. – Ничем я ее не награждал. Она вообще в повести осталась, практически, за кадром.

– Не помнишь? А кто, желая подробней раскрыть тему ее смерти и влияния этого события на мою психику, писал о раке? «Умирала она медленно и мучительно…» А?

– Постойте! Этот кусок не вошел в повесть, я написал его и тут же удалил!

– Ага, бестрепетной рукой. Ну, вот и прикинь, откуда сие известно мне?

Олег опешил. И действительно, никому о предполагаемой болезни матери своего героя он не говорил, даже Цыпе. Да и сам давно забыл о неудачном экскурсе в прошлое Кнаппе. Откуда же?..

– А первый вариант конца? – усмехаясь, продолжал Риттер. – В котором не было ни детей-заложников, ни драм-матизму?!

Последнее слово он произнес с нескрываемым отвращением, будто передразнивая.

«Предположим, если текст был украден с моего домашнего компьютера слишком рано, альтернативный конец мог попасть в чужие руки, но абзац о болезни мамы Кнаппе я даже не сохранял!.. Кто-то читал с экрана?»

Понимая несостоятельность оправданий перед батюшкой материализмом, Олег Химмельман постепенно начинал верить в самое невероятное, но столь упорно навязываемое ему объяснение происходящего.

«Спокойно, Олежек, спокойно».

– А разве в Пуэрто-Рико есть детские тюрьмы? В которые сажают выдуманных героев?

– Не финти, папаша. Есть тюрьмы, есть.

– Слушайте, Риттер, не зовите меня папашей, это еще не доказано!

Риттер только усмехнулся, присев на пятую точку перед Олегом и скрестив ноги перед собой.

– Между прочим, вы тут явно матерились по-испански. Я кроме слова «карамба» не понял ни шиша. Откуда, спрашивается, мой герой знает слова языка, которого не знаю я?

– Умгу, на «кнаппе» лингвистических познаний хватило, значит…

– Интернет подсказал, – огрызнулся Олег. – Не уходите от ответа.

– А что тут отвечать? Тюрьма не проходит бесследно, – Риттер улыбнулся так широко, что сверкнул сразу двумя золотыми жевательными зубами.

– Но при этом дурь о рыцарях и их правом деле, сумасшествие, которое довело Кнаппе до греха, она из вас не выбила?

– А ты сам виноват. Сделал меня окончательно сбрендившим пацаном, теперь не удивляйся.

Он оставался доброжелательным, спокойным и рассудительным собеседником. Никакого следа былой буйности.

– Ну, хорошо, предположим, весь этот абсурд действительно правда, – размеренно проговорил Олег. – Пусть так. Вы – герой моей повести, некогда Кнаппе, теперь Риттер. И что? Я-то чем виноват? Миллионы писателей создают образы негодяев, но я не слышал, чтобы им за это что-то было. Это же нормально! Есть плохие, есть хорошие, вся литература на том стоит.

– Карамба! Ты меня доведешь все-таки, папаша! – вскочил Рыцарь. – Во-первых, отвечай за себя, не думай о других. Во-вторых, если ты чего-то не знаешь, это не значит, что ничего не было. В-третьих, ты написал неправду, и я пострадал несправедливо!

– Что?! Это почему еще неправду-то? Я автор, что напишу, то и есть правда. Тем более, что пишу я фантастику, то есть вру как хочу, а коли не нравится кому, пусть публицистику читают.