Программист

— О, если ты обо мне, то я вовсе не энергичен. Вокруг меня полно людей, которые могут подсуетиться куда эффектнее.

— Я говорю не о показухе. Это только я называю энергией, а в общем-то это нечто интегральное, это какая-то внутренняя тяжесть личности, которая создает вокруг себя водоворот. Какая-то воронкообразность, что ли, не знаю, как объяснить.

— Но тот, кто в эпицентре воронки — ниже всех.

— Да, как тяжелый камень.

— А если камень не хочет быть тяжелым?

— Камень не выбирает своего веса.

К институту я подошел в 3.15 утра. Огни в вестибюле были потушены, и двери закрыты изнутри. Достучаться до подсознания спящих охранников было делом нелегким, но нужным.

Наконец я прошел в машинный зал, разбудил «дневного» человека Гришу Ковальчука и спросил, на какую машину можно ставить мои ленты. Гриша попросил подождать. На сто девятой шел счет, но минут через десять он должен был кончиться. Я подождал, счет кончился, Гриша записал адрес остановки, помог мне поставить мои ленты и снова нырнул за ЛПМы, где стояла заветная коечка. И снова, глядя ему вслед, я не мог не удивиться: валяется человек на койке, а стрелки на брюках вроде бы этого не замечают. Как говорится, меняются, но в лучшую сторону. Колдовство, да и только.

Хоть я работал на машине с половины четвертого, но не спал-то я всю ночь. Поэтому, когда кончилась ночная смена, я решил идти домой отсыпаться. Я столько переработал на прошлой и позапрошлой неделе, что пропущенные полночи казались даже меньше лыка, которое, как известно, можно ставить в строку. Да и кто узнает, во сколько я вышел на машину? В конце концов, я мог в это время подготавливать информацию.

Я прихватил с собой несколько томов СОМа, зашел к Постникову, узнал, что сегодня гостей из городов Союза не ожидается, и отплыл в сторону моря, что в переводе с внутриотдельского на литературный язык означает поехал домой.

Дома я с большим удовольствием обнаружил невесть как и от каких событий уцелевшую бутылку пива, выпил ее, позвонил Вите Лаврентьеву, чтобы он зашел на переговоры к Стриженову, достал из почтового ящика свежие газеты и лег, обложившись СОМом и последними известиями.

Через полтора часа я заснул сном праведника.

Я проснулся в шесть вечера и первым движением, как ребенок к соске, потянулся к телефону, стоящему на полу около дивана.

— Милый, что случилось? — спросила Лида. — Я проснулась среди ночи, а тебя нет. Я уж подумала, что мне все это приснилось.

— И как же ты установила истину?

— Не скажу.

— Скажи.

— Не скажу. Лучше ты окажи, к какой это ты девушке побежал среди ночи? Надеюсь, она сейчас еще рядом

с тобой?

— К сожалению, Лидочка, она не со мной. К тому же на нее большой спрос. Даже несмотря на то, что у нее весьма странное имя: «Север-3».

— Ты был на работе, да?

— Угу.

— А почему? Ты же ведь днем работал… У тебя что-нибудь не ладится?

Этот вопрос снова напомнил мне армейское время. Жена (тогда я был еще женат) почти каждую субботу приезжала ко мне в военный городок. Когда она сидела на КПП и ждала, чтобы меня вызвали на свидание, я чаще всего шуровал в каком-нибудь наряде. Если я был в карауле, то свидание, естественно, состояться не могло, жена оставляла у дежурного по КПП передачу для меня и уезжала обратно в Москву. Но с дневальства иди с кухни я, как правило, вырывался. И она припадала к моей пропахшей борщами и мытьем полов гимнастерке и, кося глазами, не смотрит ли кто в нашу сторону, целовала меня где-то за ухом, в шею. Потом, немного испуганно взглядывая на меня повлажневшими глазами (так ли она поступает, как положено, как надо поступать здесь, в комнате при КПП), она разворачивала целлофановые пакеты, где, сверхаккуратно обернутые и разложенные (я узнавал методическую манеру мамы), лежали бутерброды с ветчиной, бутылки с томатным соком, тюбики со сгущенкой и — главная ценность — газеты, свежие номера литературных журналов.

И пока все это разворачивалось, просматривалось, а часть прямо тут же съедалась, жена, гладя мои руки, говорила:

— И что это ты все в наряде да в наряде? Ты, наверное, все со старшиной споришь, вот он тебе и дает наряды вне очереди.

Наряды вне очереди! Вот самое суровое, что могло произойти со мной в армии, по мнению жены, мамы и прочих домочадцев. Моя служба, вероятно, рисовалась им цветной лентой о приключениях Максима Перепелицы. Что бы они подумали, если бы узнали, что самое суровое армейское наказание — наряд вне очереди — не был применен ко мне ни разу? Разумеется, чего не бывает в жизни: и со старшиной отношения не всегда были идиллическими; и комроты, старлей Рыженков, не всегда был в восторге от «неисправимо гражданского» (цитата из Рыженкова) солдата; и помвзвода сжимал кулаки и, закатывая глаза, кричал перед строем, что моим подворотничком лично он не стал бы чистить себе и сапоги. Чего не бывает в жизни?