Программа для внутреннего пользования

«Первая больная, которую я хочу вам показать, Александр Сергеевич, это Надя Стригаль, шестнадцати лет, тетрада Фалло, паллиативная операция проведена в нашей клинике семь лет назад, вот ее снимки… Больная дала согласие на радикальную коррекцию…»

«Пусть больная войдет», — произнес профессор и с утомленным видом опустился в кресло.

Кто-то открыл дверь в коридор и громко позвал:

«Надя Стригаль! Заходи!»

В комнату вошла девушка в сером с голубыми цветами больничном халатике — худая, с огромными глазами, пальцы нервно сжимали на груди отвороты халата. Губы темные, почти фиолетовые. Ее фигурка потрясла Андриана. От волнения он напрягся, замер. Надя Стригаль мучительно ему напоминала кого-то…

«Здравствуйте…» — робко произнесла девушка и остановилась, с благоговением глядя на профессора.

Тот наконец поднял глаза и жестом велел подойти к нему. Надя, смущенно улыбаясь, сделала несколько шагов вперед.

«Сними халат. Я послушаю тебя».

Она покорно и как-то неуверенно потянула свободный кончик пояса, завязанного бантиком, полы халата разошлись, девушка смешно тряхнула плечами, халатик упал на пол позади нее.

И вдруг Андриан вздрогнул, ну конечно же, Надя Стригаль похожа на его дочь! Выражение лица, походка, голос — все как у Татьянки. И невероятнее всего то, что у Татьяны тоже больное сердце. Она не первый год стоит на диспансерном учете. Ревматизм.

Андриану стало страшно, даже жутко.

«Ты работаешь?» — спрашивал тем временем профессор.

«Да».

«Повернись спиной… Дыши… Не дыши… Где работаешь?»

«Я медсестра».

«Так… Затаи дыхание… Так… Значит, ты настаиваешь на радикальной коррекции?..»

«Да-а…» — ответила девушка неуверенно.

«Готовьте на завтра, — решительно приказал профессор. — Оперирую я!»,

«Спасибо, профессор… — Девушка стояла перед ним раздетая, трогательно беспомощная. — Но скажите, профессор, я буду… жить?..»

И вдруг… Это было неожиданно, неуместно, дико — профессор рассмеялся, басовито, искренне:

«А вот этого, деточка, мы не можем тебе сказать!»

Андриан не выдержал, вскочил с места и закричал:

— Чародей! Это неправда! Это…

— Ты думаешь, такого не случается, Андриан? Но ведь мы моделируем, доводим до экстремума каждую человеческую черту характера… Впрочем…

Экран зарябил, изображение качнулось раз, другой, потом появились четкие контуры. Профессор снова произнес:

«Готовьте на завтра. Оперирую я!»

«Спасибо, профессор… Но скажите, профессор, я буду… жить?..»

Наступила тягостная, гнетущая тишина. Лицо профессора было неподвижным, лишь морщинки у глаз стали заметней, глубже, да в темных зрачках жило, пульсировало что-то затаенное, невысказанное. Женщина, похожая на сказочного гномика, смотрела беспомощно, взглядом полным отчаяния, будто не Надюша Стригаль, а она сама стояла перед профессором и словно она только что задала этот простой и в то же время такой сложный «вопрос.

Минута тишины длилась для всех нестерпимо долго.

Надя попятилась назад, споткнулась о свой халатик, но не подняла его, перешагнула, повернулась к двери и обреченно пошла к выходу. Женщина торопливо поднялась с места, схватила халат и накинула девушке на плечи, потом остановила ее почти насильно.

«Оденься, милая, оденься, — сказала тихо, будто не хотела, чтобы ее слова услышал профессор. — Все будет хорошо, Наденька, все будет хорошо. Вот увидишь…»

Надя безвольно завязывала поясок халата.

«Спасибо… Большое вам спасибо…»

«Пусть заходит следующий больной!» — громко изрек профессор.

И экран погас.

Андриан с Михаилом долго сидели молча. Затем Андриан спросил:

— Как понимать все это, Чародей? Зачем ты нам это показал?

Чародей ответил не сразу, словно колеблясь:

— Я могу ошибаться, Андриан, но… Скажи, о чем ты сейчас думаешь?

— Я думаю о своей дочке…

— Вот, вот. Ты думал о ней и при нашем знакомстве у третьего пульта.

— Нет, тогда я не думал о ней.

— Ошибаешься, Андриан. Думал, но не замечал этого. Ты все время думаешь о Татьяне… Вы живете не вместе… — сказал то ли спрашивая, то ли утверждая Чародей.

— Не вместе. Я дочку не видел уже…

— Ты такой плохой отец?

— Не знаю…

Андриан почувствовал, веки потяжелели, а в глазах как песку насыпали. Нахлынули воспоминания…