Визит в гостиницу означал нарушение всех правил, однако другого выхода не оставалось: прошло три часа после назначенного срока, но граф Гонсалвиш не появился.
Был известен не только точный час его прилета, но и номер комнаты в гостинице, которая ему была заранее забронирована. Он должен был привезти последние инструкции руководства «коричневого фронта». Эти трое были лидерами подпольной неонацистской боевой группы, накануне митинга сконцентрировавшейся в городе. Все было готово для того, чтобы превратить завтрашний день в крупную схватку, продемонстрировать силу крайне правых, спровоцировать столкновение с полицией, открыто провозгласить поход на Бонн.
Они отчаянно нервничали, седой начал грызть ногти — привычка, от которой отделался еще в школьном возрасте. Сидели молча. Каждый боялся сказать то, о чем все думали: единственной причиной странного отсутствия Гонсалвиша мог быть только его арест.
Ровно через двадцать минут Манфред Кноль вернулся. Двое уставились на него. Минуту или две Кноль стоял молча, засунув руки в карманы и прислонясь спиной к двери. Двое не сводили с него глаз.
— Граф в гостиницу не приезжал. Никаких известий от него нет. Как в воду канул, — медленно проговорил Кноль.
Он прошел в угол комнаты, вытащил из шкафа портфель, начал лихорадочно запихивать в него бумаги. С трудом застегнув замок, решительно направился к двери.
— Куда это ты? — заговорил третий, помалкивавший все это время. — Мы же должны передать графу просьбу шефа об отмене самолета.
— Сматываю удочки, — рявкнул Кноль, — и вам советую. Особенно тебе, Байер,— кивнул он человеку, задавшему вопрос. — Не догадываешься, что карточкой с твоей запоминающейся физиономией снабдили каждого полицейского?
Байер угрожающе приподнялся. Седой остановил его жестом.
— Успокойтесь, Кноль прав: раз графа нет, значит, надо уходить.
Джексон не получил ответа от Гонсалвиша ни в субботу, ни в воскресенье утром. Это был первый случай, когда предложение о встрече просто игнорировали, не потрудившись дать объяснения. Весь уик-энд Джексон напрасно проторчал у телефона в управлении, отказавшись от поездки за город и от ужина у старого приятеля, чем никогда не пренебрегал. Жену его дела нисколько не интересовали, она преспокойно отправилась к подруге. Джексон в одиночестве бесился в управлении, где сидели только дежурные.
В воскресенье к вечеру Джексон понял, что ждать ответа бесполезно. Скорее всего Гонсалвиша арестовала полиция на континенте. Эта мысль напугала Джексона. Не потому, что его беспокоила судьба графа: на допросе могли всплыть какие-то подробности, подтверждающие контакты Гонсалвиша с ним, Джексоном. Удар необходимо было как-то предупредить, но даже изобретательный ум Джексона не шел дальше повинной Малькольму, что в любом случае означала уход из ЦРУ.
На городской площади соорудили огромную трибуну, украшенную плакатами с изображением лидера Национальной партии. Кристиан сразу же оценил замысел устроителей митинга: собравшиеся на площади взирали на оратора снизу вверх, маленькие перед гигантской трибуной, а усиленный мощными микрофонами голос рокотал над ними, заставлял прислушаться, заглушал все остальные звуки, подавлял.
Кристиан еле пробрался к площади. Все улицы, которые вели к ней, были запружены толпами стремившихся на митинг людей. Женщины были принаряжены, от мужчин пахло, пивом. Кристиан встроился в общий поток и, стиснутый чужими плечами и спинами, оказался среди тысяч, ожидавших обещанного им откровения.
Площадь заполнилась задолго до назначенного часа. Счастливчики, занявшие первые ряды, расположились здесь еще с утра. Сейчас их постепенно оттесняли молодые парни в одинаковых серых костюмах, плотными кольцами охватившие трибуну.
— Охраны-то сколько, — заметил стоявший рядом с Кристианом старик с седыми усами, как у кайзера Вильгельма.
— А ты как думал, — набросился на старика широкоплечий мужчина, — вокруг полно всякой нечисти, которая только и думает, как уничтожить нашего вождя. Не нравится им, что он правду говорит. — Окинув Кристиана тяжелым взглядом, он отвернулся.
Старик собирался что-то возразить, но в этот момент на трибуне возникла фигура лидера партии. Он протянул в приветствии руки к толпе, и толпа всколыхнулась навстречу ему. Площадь задрожала от криков. Справа и слева от себя Кристиан видел горящие глаза. Он оглох от повторенного тысячью глоток приветственного рева. И вдруг все стихло. Оратор заговорил.