Проект «Ковчег». Последний бой

Как волнительно и в то же время стыдно было целоваться вот так перед всеми на показ. А сколько счастья и радости было в глазах Насти, когда Саша, нежно ее приобняв, впился в жадные податливые губы. Все что с ней происходило, казалось девушке какой-то невероятной сказкой. А ведь еще вчера она обижалась на Сашу. Ну не так, совсем не так она представляла себе свою свадьбу. Ни цветов, ни белого платья с фатой! Разве модно так?! И куда торопился?! После войны бы и поженились по-людски. Но то было вчера. А ночью, уткнувшись в родное, теплое, такое сильное и надежное плечо мужа, поняла – не надо по-другому. Ничего не надо. Ни платья, ни фаты, ни туфелек. Ведь это так, так… Она не могла найти для себя слов, чтобы описать чувства переполняющие ее. А еще она была благодарна мужу, за эти мгновения всепоглощающего, переполняющего сладкой истомой каждую частичку ее молодого, ненасытного тела счастья. И пусть война. Пусть! Теперь и погибнуть не страшно. Нет, оно кончено, не хочется. Хочется пожить мирно. Родить детей. Девочку и мальчика. Саша бы ходил с сыном на рыбалку, а она бы шепталась с дочкой, повязывая бантики и наряжая в красивые платья, играла бы с ней в куклы, учила хозяйству, как учила когда-то ее саму мама. Эх, скорей бы закончилась эта проклятая война! Мама, мамочка. Любимая, родная, ненаглядная ее мамулечка. Как она была рада за дочку и сколько слез за нее пролила. И с какой болью в глазах и нежеланием отпускать провожала ее утром.

Мысли бешеным круговоротом носились в голове у Насти. Она будто в тумане слушала тосты,которые говори им с Сашей, поддакивала разговорам, сквозь счастливый угар не совсем понимая, о чем они. Ей просто было хорошо и радостно. Откуда-то появился граммофон. Ах, точно, это же теперь их граммофон, подарок от ребят. Красивый. Коля Ивелич сказал – английский. Наверное, хороший. Вон как гордится, что сумел его где-то достать. Улыбающийся Назаркин уже ставит какую-то пластинку. Надо же, оказывается их особист умеет улыбаться! Никогда бы не подумала. Он всегда такой серьезный, суровый. Почти как ее Саша. Комнату наполнил голос Утесова. «Сердце, тебе не хочется покоя…»! Не хочется! Ох, как не хочется! А хочется танцевать! Только вот Сашка не танцует. Говорит, не умеет. Чудак, разве это важно. Она бы научила. А он ни в какую. Стесняется. На небольшом свободном пятаке у двери уже топтались Зинка со своим Кортоковым и Тихонов с Бершанской. Место есть, всем хватить. Чай, не в вальсе кружиться. А как хорошо бы было! Нет, надо научить мужа танцевать. Зинка обещала когда-то. Забыла, видать, со своим Коротковым. Ну и хорошо, что забыла! Нечего, сама как-нибудь справится.

– Саш, давай потанцуем? – Настя ткнула мужа локтем в бок и прыснула от смеха, в ответ на его испуганный взгляд. Коньяк как-то резко ударил в голову. Видимо, бессонная ночь сказалась. А может это и не коньяк вовсе. – Пойдем! – она подскочила и потянула Сашку из-за стола. Парень нехотя, с пунцовым лицом, поднялся, а Настя упорно тянула его туда, где толклись танцующие пары. Она сама положила его руку себе на талию, сама вложила свою руку в его горячую, обжигающую ладонь, и, ухватив его второй рукой за плечо, бесстыдно приникла к нему всем телом. Плевать! Ей можно. Она жена! Сашка неуклюже затоптался на месте, подражая Короткову и Тихонову, косясь на оставшихся за столом. Ему казалось, что над его неловкостью сейчас рассмеются, а языкатая Волкова опять выдаст что-нибудь язвительное. Но нет. Никто не смеялся. Евдокия Яковлевна задумчиво смотрела на них, а на губах ее играла легкая, немного грустная улыбка. Иевлев с Назаркиным что-то горячо обсуждали с красными разгоряченными спиртным лицами. Ида с Леной тихонько перешептывались пока к ним не подошли братья, приглашая танцевать. На пятачке сразу стало тесно. Но разве это может кого-то остановить? Пары сталкивались, перешучиваясь. Утесова сменил нелюбимый Сашкой, недавно вернувшийся на Родину Вертинский. Но сегодня даже его пафосно-трагичный голос не так раздражал. Никто не заметил, как дверь в кабинет приоткрылась, и на пороге возник Берия. Пройти, не расталкивая танцующих было невозможно, и Лаврентий Павлович так и замер в дверях, прислонившись к косяку с улыбкой на лице. Назаркин, видимо почувствовав легкий сквозняк, кинул взгляд на вход и увидел начальство. Берия жестом остановил порывающегося вскочить подчиненного, приложив палец к губам. Но было уже поздно. Вслед за Назаркиным Лаврентия Павловича увидел Ивелич и буквально тут же Стаин, мгновенно оторвавшийся от Насти и вытянувшийся по стойке смирно, одновременно командуя:

– Смирно!