Продавец грез

Для человека, за которым я следовал, культ знаменитости являлся одним из наиболее очевидных симптомов того, что мы создали огромный всемирный сумасшедший дом. Пока мы шли, он задавал нам обоим вопросы:

— Кто, в конечном итоге, заслуживает больше аплодисментов — неизвестный мусорщик или актер из Голливуда? У кого более сложная психика? Чья история менее всего понятна? Никакой разницы. И того, и другого. А вот «нормальные» считают это ересью.

Увидев, что меня смущает любопытная толпа, желавшая узнать, что произошло на крыше здания, умный учитель решил отвлечь внимание собравшихся. Вместо того чтобы незаметно выйти из затруднительного положения, он поднял руки в этом шуме и гаме и попросил тишины, которая наступила не сразу.

Мелькнула мысль: «Вот сейчас прозвучит еще одна возмущающая спокойствие речь». Но незнакомец оказался еще более эксцентричным, чем я мог себе представить. Не давая никаких пояснений, он попросил всех встать в большой круг, хотя сделать это было трудно, поскольку люди стояли тесной толпой. После чего, к всеобщему удивлению, он вступил в середину круга и начал танцевать ирландский танец. Он присаживался на корточки, выбрасывая ноги вверх, и понемногу поднимался, исполняя все те же движения. Свой танец он сопровождал радостными криками.

Меня неотступно преследовало сомнение: «Такая реакция не свойственна интеллектуалам, и если бы мне захотелось сделать то же самое, мне просто не хватило бы смелости». Проклятое предубеждение! Совсем недавно я чуть не убил себя, а предубеждения мои никуда не делись. Я был всего-навсего затаившимся «нормальным». Никто как следует не понимал реакции продавца грез, и тем более я, но некоторые тоже принялись танцевать. Люди были крайне удивлены, поскольку только что ушли со спектакля ужасов и тут же попали на спектакль радости. Веселье заразительно. «Зрители» подхватили примитивную эйфорию незнакомца.

Круг расширился еще больше. Некоторые знали, как исполняется этот танец, а те, кто рискнул плясать, не зная правил, взялись за руки и начали водить хоровод. Люди, образовавшие круг, тоже поддались воцарившемуся веселью и прихлопывали в ладоши в ритме танца. Однако многие оставались в стороне. Среди них выделялись хорошими костюмами важные чиновники. Они не желали приближаться к сборищу каких-то полоумных. Как и я, собственное безумие они предпочитали скрывать.

Среди тех, кто танцевал в центре, был человек, который то выходил из круга, то возвращался, показывая, как нужно танцевать. Каждый раз он выходил под аплодисменты. Пока я стоял поодаль, все было хорошо, я чувствовал себя защищенным, но продавец грез внезапно схватил меня за руки и в радостном возбуждении втолкнул в круг.

Я не знал, куда спрятать лицо. Стоял на месте. Я умел вести теоретические занятия, но отнюдь не обладал необходимой гибкостью, не умел ходить развязной покачивающейся походкой. Я мастерски цитировал наизусть «Капитал» Маркса студентам и преподавателям, был горячим сторонником свободы слова, свободы, которой было не так много в тайниках моей души. Люди продолжали танцевать вокруг меня и приглашали присоединяться, но я стоял как вкопанный. Всего несколько минут назад я находился в центре внимания толпы, а теперь делал все возможное, чтобы меня не узнали. Прятал лицо и надеялся, что здесь нет студентов и преподавателей из моего университета. Мне не было страшно умереть, но мысль о возможном позоре крайне беспокоила. Ну что за идиот! Стало ясно, что моя болезнь значительно серьезнее, чем я подозревал.

Я был сдержан, спокоен, выдержан, говорил ровным голосом, по крайней мере, когда мне не противоречили. Не показывал радости на публике. Не умел импровизировать и был инфицирован вирусом интеллектуалов — следовал строго определенным, устоявшимся правилам. Все расписано по нотам, и все поганая вонь. Толпа смотрела на меня, ожидая, когда я запрыгаю, но меня сковала моя стеснительность. И тут на меня обрушилась еще одна неожиданность. Появился жалкий пьянчужка, воздевавший руки. Он схватил меня за запястье и потащил в круг.

Кроме того что от него невыносимо несло перегаром, он еще и танцевал плохо, чуть не упал, и мне пришлось удерживать его. Почувствовав мою скованность в возникшей шумихе, он остановился, оглядел меня, поцеловал в левую щеку и забормотал:

— Очнись, приятель! Главный инопланетянин тебя спас. Этот праздник в твою честь!

Удар был нанесен прямо по самому больному месту — по моей гордыне. Мне редко приходилось ощущать такое изобилие жизненных сил и искренности в столь коротких фразах. В этот миг на меня снизошло великое прозрение. Я вспомнил притчу Христа о заблудшей овце. Я ее читал и интерпретировал как социолог, находя абсурдным то, что Он оставил девяносто девять овец и пошел за одной. Социалисты пожертвовали миллионами людей в борьбе за единственный идеал, а Христос чуть не лишился рассудка из-за одного ничтожного человека, пока не нашел его.