Продается дом с кошмарами

Костя не верил, что его скромные шаги в кедах смогут заглушить звуки, которые неслись из открытого окна. Композитор оглушительно играл на рояле песню «Голубой вагон».

— Это новая кантата Миши. Она настояна на традиционных местных напевах, — пояснила Ида Васильевна так тихо, что смысл слов Костя угадал лишь по меняющейся конфигурации бантика её губ. — Его фантазии на темы народных песнопений уникальны. Вы слышите интонации попевок Дудкина?

— Слышу, — признался Костя.

Неужели старый алкаш, что недавно плясал под баян Каймаковой, вместо древних песнопений подсунул композитору хиты Шаинского?

Ида Васильевна осторожно заглянула в раскрытое окно, улыбнулась. Потом она и Костю пригласила полюбоваться. Картина впечатляла. В глубине комнаты за роялем сидел композитор Галактионов, блистая лысиной и насупив могучие брови. Он брал аккорды всеми своими десятью короткими пальцами и напевал в нос:

Дальний путь стелется

И упирается прямо в небосклон…

— Это будет сильная, новаторская вещь, — беззвучно пообещала Ида Васильевна. — Пойдёмте-ка на кухню, поможете мне с чаем.

Стол сервировали в гостиной, где стоял рояль, так как в столовой лёжал на диване композитор (как только явился Костя, он прекратил музицировать).

Михаил Пахомович пообещал жене соснуть, но ему не спалось. Скрипя диваном, он то и дело встревал в разговор, который шёл в соседней комнате. Это оказалось несложно: Галактионов обладал очень громким голосом, а комнатки были крошечные, переборки фанерные. И как только в такую узкую гостиную втиснули рояль?

Присмотревшись и раскинув мозгами, Костя сделал вывод, что рояль этот просто недомерок. Да и всё здесь — скрипучие стулья, проигрыватель для винила, комод, картины и фотографии на стенах — было мелковато. Шуму же хватало и от карликового рояля, потому что композитор не улежал на диване и выскочил сыграть свежую тему, только что пришедшую ему в голову. Костя был уверен, что это собачий вальс.

— Полно, Мишук, ты не щадишь себя, — строго сказала Ида Васильевна. — Не хочешь спать, так попей чайку.

Мишук послушно прервал вальс и уселся за стол. В свою чашку, которая была вдвое крупнее остальных, он нарезал антоновских яблок, засыпал их сахаром и залил кипятком.

— Варвар! — ласково ругнулась жена композитора. — А масло?

Галактионов добавил в чашку сливочного масла и, топя его ложечкой, стал наблюдать, как масляный айсберг медленно тает, пуская жирные круги.

Ида Васильевна пояснила:

— Масло — это для голоса. Всё молочное я беру в деревне исключительно для Миши. У Михаила чудесный баритон, вы заметили? Все говорят, бархатный.

Костя понял, что, поскольку он безголос, то здесь ему не мазать хлеб маслом. Ида Васильевна его подбодрила:

— А вы лучше попробуйте любимое варенье Петра Великого! Правда, прелесть?

Варенье оказалось таким древним и засахаренным, что Костя поверил — его в самом деле не доел Пётр Первый. Сушки остались от той же эпохи. Когда Костя попробовал размочить их в чае, они, будто гипсовые, начали ещё больше твердеть.

— Чудные сушки, мои любимые, — приговаривала Ида Васильевна, кусая искусственными зубами единственную за столом булку.

Михаил Пахомович опорожнил чашку, положил себе в блюдце из маслёнки остаток масла и стал поедать его ложкой, как мороженое. Костя бился над сушкой. Он всё думал: «И зачем нужен в деревне бархатный баритон? Аукаться, что ли?»

Михаил Пахомович заметил, что Костя ничего не ест, и сказал:

— Не все, Идочка, так любят сушки, как ты. У нас на кухне я где-то видел полбулки целинного. Варенье с чёрным хлебцем — это недурно!

— Целинный ещё вчера утащила колывановская собака. Я вам про неё уже рассказывала, — повернулась к Косте Ида Васильевна.

Галактионов удивлённо поднял брови, похожие на две обувные щётки:

— Собака? Прямо из буфета утащила? Как же так! Я его хорошо запер.

— Ты не первый год знаешь, Миша, эту собаку — лапы у неё ловкие, как у шимпанзе. Но я не в обиде! Матрёна Трофимовна её совершенно не кормит, потому что хочет, чтобы собака сама находила себе еду в природе. Например, ловила мышей. Но всех мышей уже поймала кошка Пелагеи Демьяновны и теперь тоже голодает…

— А печенье где?

— Девичья у тебя память, Миша! Печенье было на мои именины. Его съел Кряжимский, когда приезжал с Лидочкой.

Костя уныло слушал о съеденном и утащенном и грыз сушку. Ида Васильевна истолковала его настроение по-своему.

— Вы напрасно так грустны, — сказала она. — Знаете, моя глубокая старость — да-да, не спорьте, я безнадежно стара, хотя неплохо сохранилась! — даёт мне право… Молодым так нужны добрые советы… Мой опыт… Ах, не знаю даже, как начать!

— От печки, — посоветовал Михаил Пахомович, облизывая ложку.

— Михаил Пахомович вышел из самой гущи народа, потому выражается смело и сочно, — пояснила Ида Васильевна. — А я происхожу из семьи потомственных музыкантов, и хотя я несколько старше Миши…

— Идочка, это варенье и нож не берёт. Где наше малиновое?