Пробный шар

Час "пик" давно отхлынул, и в автобусе можно было стоять довольно свободно. Постников поозирался-поозирался и остался в конце салона, протянув руку к поручню и посасывая сразу две таблетки валидола. Думать он уже не мог и только смотрел вокруг. Мысли — все как одна — казались в этой духоте и суете нестерпимо скучными и лишними, выдуманными какими-то. Когда автобус замирал у светофоров, становилось совсем нечем дышать. Надо было на дачу, снуло тосковал Постников.

— Нет, ну ты послушай, чего пишет! — громко сказал, потрясая листком письма, сидевший напротив Постникова полный мужчина в черном бархатном костюме, по меньшей мере английском, и толкнул локтем пребывавшую между ним и окном увешанную фирменной одеждой женщину. Женщина со скукой смотрела в окно, а на коленях у нее сидела маленькая импортная принцесса лет семи. На коленях у принцессы стояла авоська джинсовой ткани с изображением какой-то монтаны, вся в ярких наклейках с пальмами; из авоськи единообразно, как патроны из обоймы, чуть наклонно торчали четыре горлышка портвейна розового крепкого. Дефицит где-то выбросили, глядя на горлышки, мельком подумал Постников. Принцесса увлеченно ковыряла пробки пальчиком. Женщина степенно повернула к мужчине увенчанную странной прической голову. Крупная золотая серьга, колыхнувшись в ее ухе, окатила глаза Постникова горячим лучом. Мужчина принялся читать:

— "С Колюхой не встречаюсь, не могу видеть. Но если нарвусь, полжизни точно отниму. А было так, они с Вовиком добра насадились, а до этого еще с Людой с лесопильни выпили по бутылке. Сел на мой мотоцикл и газанул. Мотоцикл и встал на дыбы. То есть врезался в забор. Короче, побили стекло лобовое, фару, зеркала, аккумулятор вытек весь. Батя озверел, да после плюнул", — мужчина опять громко засмеялся, мотая лысеющей, лоснящейся от пота головой. Женщина, не издав ни звука, столь же плавно отвернулась.

Сын был дома, но куда-то собирался. Губы его были пунцовыми и чуть припухли. В воздухе мерцал осторожный запах незнакомых Постникову духов.

— А, привет! — сказал сын обрадованно. — А я уж думаю, куда ты запропал. Мать звонила из своей Тьмутаракани — я сказал, ты еще не пришел.

— Правильно сказал, — одобрил Постников. Он был едва живой от усталости. — Всегда говори правду.

Сын довольно хохотнул.

— Как она там? Что говорила?

— Здорова… Куда пиджак? Пиджаку на вешалке место, он же так форму теряет!

— Плевать, пускай теряет… Что мама сказала?

— Командировку ей продлили, — сказал сын, аккуратно увешивая на вешалку постниковский пиджак.

— Надолго?

— На неделю.

— Ничего себе! Почему?

— Да я толком не понял… некогда было вникать, знаешь.

— Ясно.

— Мясо там еще осталось, мы не все съели. Так что ужинай.

— Спасибо. Мне мама ничего не передавала?

— М-м-м… Что-то она такое говорила, погоди…

— Вспомни, пожалуйста, — Постников в одних трусах плюхнулся в кресло у раскрытого настежь окна. В окно заглядывали молодые березки, любовно посаженные жильцами лет десять назад. Мне тогда было сколько Свирскому сейчас, подумал Постников и с омерзением провел ладонью по своему влажному животу. Живот был небольшой еще, но уже трясущийся и какой-то голубоватый — такого цвета, наверное, будет синтетическое молоко, когда всемогущая наука подарит его людям. Постникову смертельно захотелось, чтобы жена передала ему нечто бессмысленно лирическое, десятилетней давности. А еще лучше — двадцатилетней. Например: я ужасно соскучилась, без тебя уснуть не могу, а если задремываю — вижу тебя во сне… И чтобы Павка вспомнил.

— Из башки вон, — сказал Павка. — Слушай, я уйду сейчас.

— Куда?

— К Вальке. У него дээсовская выставка на квартире сегодня. Социальные акварели.

— Когда вернешься?

— Да я, может, не вернусь. Ты ложись, не жди меня. А! — Павка хлопнул себя по лбу. — Велела белье не занашивать. Если, говорит, сами простирнуть не соберемся, складировать в таз под раковиной — приедет, обработает. А то, говорит, никакой отбеливатель не возьмет.

— Ясно, — сказал Постников бравым голосом. — Ты исполнил?

— А то! Трудно, что ли?

— Молоток. Беги, ладно. Позвони только, когда сообразишь, вернешься или нет. А то я волноваться буду, Павка.

— Ой, да плюнь! Зануда ты, отец. Как тебя любовницы терпят?

Постников подумал, что надо бы вспылить, но ни желания, ни сил на это не обнаружил. Да и сын засмеялся, показывая, что шутит, подошел к Постникову и ткнул вертящимся пальцем ему в живот. Живот уже просох, почувствовал Постников, тоже засмеялся и хлопнул сына по руке.

— Утром когда вернешься?

— Ну ты что, склероз совсем? Утром же у меня тренировка.

— Тьфу, черт, суббота, — вспомнил Постников. Павка бросил себе на спину свитер, завязал рукава на груди.

— Это… там тебе еще письмо из Штатов.

— От Эшби?

— Да я не смотрел. Пока! — Дверь лязгнула.