Проблема выбора

Сначала писать было сложновато, но потом я плюнул на точное соблюдение правил письменной речи, принятую в этом времени, и строчил практически на современном мне русском языке, уже намеренно исключая из написанного все эти «Ѣ» – яти и уйму витиеватых выражений, делая текст письма предельно просты и доступным. В письме я откровенно давил на гниль, и моя безграмотная с точки зрения той же Елизаветы писанина была лучшей иллюстрацией существующей проблемы современного обучения. Даже до Елизаветы должно дойти, что невозможно воспитать Российского императора и его окружение пользуясь услугами иностранных учителей, если, конечно, не хочешь получить в итоге направленность на конкретное государство, стремясь походить на которое, будет забываться все русское. Напоследок я сделал ход конем, приписав, что, если так пойдет дальше, то и церковь православная попадет под удар, так как за всеми иноземцами не уследишь, и они, чего доброго, начнут неокрепшие юные умы склонять к лютеранству, и это еще не самое худшее, можно же и католиками обрасти, которые у власти будут стоять. Письмо получилось очень эмоциональное, а кляксы добавляли надрыва. Слезы и картинные закатывания глаз у тетки гарантированы, как и то, что она не сможет не отреагировать на возмущения такого хорошего мальчика, который, вот умница, старается изо всех сил стать своим в России.

– Яков Яковлевич, вы все равно на ногах скачете, будьте ласковы, кликните Федотова, я хочу ему несколько поручений дать.

– Хорошо, ваше высочество, – он сделал шаг к двери, но она сама распахнулась и в проеме показался один из гвардейцев, которые вот уже трое суток исправно несли службу по обеспечении охраны дворца. Я даже их выгонять пока передумал. Все равно скоро уезжать, незачем накануне отъезда кипишь поднимать.

– Принц Георг Людвиг Гольштейн-Готторпский прибыл на аудиенцию к вашему высочеству, – громко произнес гвардеец и посмотрел на меня. в его взгляде читался вопрос, написанный большими буквами: «Впускать, или гнать в шею?».

– Ну что же, Яков Яковлевич, должно быть, наш сегодняшний урок стоит прервать, – я вздохнул и повернулся к Штелину. Никогда бы не подумал, на самом деле, что у меня внезапно образуется столько дел. Я-то по наивности своей почему-то считал, что ограничусь строительством в Ораниенбауме, да начну постепенную реорганизацию Тайной канцелярии. Вот только мы предполагаем, а жизнь в очередной раз выплывает из-за угла и на тебе с ноги, да еще и с разворотом. И вот уже никому не интересно, что тебе всего четырнадцать лет, потому что ты Великий князь, а значит, обязан принимать решения. Самое интересное заключалось в том, что в отсутствие поблизости Елизаветы, мои решения воспринимались всеми абсолютно нормально и их легитимность не подвергалась сомнению. Также, как никого не волновал вопрос, а хочу ли я сам вникать во все эти проблемы. В конечном итоге я на собственной шкуре испытал правдивость поговорки: «Кому много дано, с того и спрос больше».

– Да, ваше высочество, я понимаю, – Штелин поклонился и шагнул к двери. – А Федотов вам все еще нужен?

– Сейчас даже больше, чем минуту назад, – я послюнявил платок и попытался оттереть чернильное пятно с пальца. Куда там, чернила были свежие, дорогие и въедались в кожу, похоже, намертво.

– Так принца этого пускать? – м-да, работать с ними еще и работать. Дворецкого завести что ли?

– Пускать, – я бросил попытки оттереть пальцы. – В кабинет пускать, не сюда, – добавил я, поднимая взгляд на гвардейца. Он невольно нахмурился, а затем медленно кивнул. Ну вот и хорошо, надо уже приучать и себя, и всех остальных, что дела делаются в кабинете, а не где придется. Иначе так до старости и будут чуть ли не в отхожее место ко мне ломиться. Нечего посетителям делать в комнатах, которые жилыми являются. Да даже в учебной комнате им делать нечего. Это все интимное, несущее отпечаток владельца. А кабинет все равно будет в какой-то степени обезличен, особенно, если в нем будет пребывать походя множество людей. Гвардеец тем временем вышел и закрыл за собой дверь, а я снова обратился к Штелину. – Федотов пускай сразу в кабинет идет, я скоро буду.

– Хорошо, ваше высочество, – Штелин в этот момент наблюдал, как я, чертыхаясь, зажигаю свечу, а затем начинаю плавить сургуч, чтобы запечатать письмо. – Я могу поинтересоваться у вашего высочества, что вы написали и кому?

– Письмо я написал тетушке, ай, зараза, – горячий воск капнул на палец, и я затряс рукой. Я просто феноменальный рукожоп, даже письмо не могу нормально закрыть. – В нем я высказал свои мысли о недопустимости преподавания на неродном языке и о недопущении допуска иноземцев к архивным документам, особенно древним. Во всяком случае до тех пор, пока с ними не поработают российские ученые и не напишут приличные книги, по которым можно обучать молодое поколение.

– Вы все-таки решили сделать это, ваше высочество, – Штелин покачал головой. – Я считаю, что это неверное решение.