Проблема Спинозы

— Я не то чтобы дипломированный философ, — степень у меня в архитектуре и инженерии — но моим истинным призванием была философия, и даже в Политехническом я нашел кое-каких ученых профессоров, которые руководили моим личным чтением. Более всего иного я почитаю немецкую ясность мысли. Это — моя единственная религия… Однако в этот самый момент мысли мои расстроены и блуждают. Если честно, у меня голова идет кругом. Наверное, мне просто нужно время, чтобы усвоить сказанное вами.

— Альфред, думаю, я могу объяснить, что вы чувствуете. Я сам это пережил и видел в других. Вы реагируете не на воспоминания, которыми я с вами поделился. Это нечто иное. Лучше всего можно объяснить это, прибегнув к философскому стилю. Я тоже прошел солидную философскую подготовку, и для меня поговорить с человеком сходных наклонностей — истинное удовольствие.

— Мне это доставило бы не меньшее наслаждение. Несколько лет я мог разговаривать на философские темы только с одними инженерами.

— Хорошо-хорошо… Позвольте мне начать так. Вспомните первый шок и недоверие по отношению к открытию Канта о том, что внешняя реальность не такова, какой мы ее обыкновенно воспринимаем — то есть что мы составляем природу внешней реальности посредством наших внутренних ментальных конструкций. Вы неплохо знакомы с Кантом, полагаю я?

— Да, знаком, и очень хорошо. Но как он связан с моим нынешним состоянием ума? Это…

— Ну, я имею в виду, что внезапно ваш мир — я сейчас говорю о вашем внутреннем мире, в значительной степени созданном вашими прошлыми переживаниями, — оказался не таков, каким вы его считали. Или, если выразить это по-другому, воспользовавшись термином Гуссерля — ваша ноэма оказалась взорвана.

— Гуссерль? Я избегаю еврейских псевдофилософов! А что такое ноэма?

— Советую вам, Альфред, не списывать со счетов Эдмунда Гуссерля: он — один из великих. Его термин «ноэма» относится к вещи, каковой мы ее переживаем — к структурированной нами реальности. К примеру, представьте себе здание, т. е. идею здания. А потом представьте, как вы прислоняетесь к зданию и обнаруживаете, что оно не является плотным, поскольку ваше тело проходит сквозь него. В этот момент ваша ноэма о здании взрывается — ваш Lebenswelt[43] внезапно оказывается не таким, как вы думали.

— Я приму к сведению ваш совет. Но не могли бы вы еще немного прояснить? Я понимаю концепцию о структуре, которую мы навязываем миру, но никак не соображу, какое это имеет отношение к Эйгену и ко мне.

— В общем-то, я говорю о том, что ваш взгляд на отношения с братом, существовавший у вас всю жизнь, изменился одним махом. Вы думали о нем в одном ключе — и вдруг в прошлом происходит сдвиг, совсем крохотный, но вы теперь узнаёте, что он порой обижался на вас, несмотря на то что эта обида, конечно, была иррациональной и несправедливой.

— Так, значит, вы говорите, что голова у меня идет кругом оттого, что прочное основание моего прошлого оказалось смещено?

— Точно! Отлично сказано, Альфред. Ваша психика сейчас перегружена, потому что целиком поглощена восстановлением прошлого и не имеет возможности делать свою обычную работу — например, заботиться о вашем равновесии.

Альфред задумался.

— Фридрих, это потрясающая беседа. Вы дали мне массу пищи для размышлений. Но позвольте заметить, что отчасти головокружение у меня появилось до начала нашего разговора.

Фридрих прихлебывал пиво и молчал — спокойно, выжидающе. Похоже, он хорошо умел ждать.

Альфред помедлил.

— Я обычно ни с одним человеком стольким не делюсь. На самом-то деле, я едва ли вообще с кем-то о себе говорю, но в вас есть нечто такое, очень… как бы это сказать… вызывающее доверие. Нечто очень дружелюбное.

— Ну, в некотором смысле я же вам не чужой. И, конечно, вы понимаете, что невозможно только что сойтись с человеком и сразу стать его старым другом.