Пробить камень

Колокатов пожал плечами, всем своим видом показывая, что и так во многом идет Щеткину навстречу, но не стоит злоупотреблять.

Однако Щеткин настаивал:

— Проверь этого Цветкова! Ты его хорошо знаешь?

— Не особо.

— Черт! Да проверь же его!

— Какие для этого основания?

— Здесь что-то нечисто!

— Ну, хорошо, допустим, я проверю…

— Допустим или проверишь?

— Проверю, не волнуйся.

Щеткин не знал, что и думать.

— Дима, ты веришь мне?

— Да… — Колокатов вспомнил недавний кроссворд. — Но алиби, Петя?! Алиби где?

Щеткин повторил с нажимом:

— Веришь или нет?

Колокатов наконец встретился с ним взглядом и твердо сказал:

— Конечно, я тебе верю. Вполне вероятно, что ты прав.

2004 год

ЕРМИЛОВ

В общежитии все как-то вдруг сладилось. На третий день Ермилов вселился в свою комнату, и отнюдь не к рыжему Лопатину. На десятом этаже было несколько пустых блоков, и ушлый Веня Березкин так договорился с «этажеркой», что они даже смогли выбирать и заняли в конце концов номер 1007, левую комнату. Она была в относительном порядке, линолеум целый, обои тоже на месте и даже не засаленные и почти не разрисованные. Ермилов и Веня посмотрели друг на друга и без слов договорились ремонтом не заниматься, ну его. Ермилов с немалым изумлением узнал, что Веня даже не студент, а вольнослушатель, то есть почти посторонний и абсолютно бесправный во ВГИКе человек, которому непонятной милостью деканатской было разрешено посещать занятия сценарной мастерской, и каким же, собственно, макаром он при этом еще и умудрился поселиться в общежитии — тайна сия велика есть. Веня, казалось, знал все и про всех. Что касаемо Лопатина, то его ориентация оказалась стандартной, а таинственный сожитель, из-за которого Ермилов не смог войти в комнату, был братом-дезертиром, сбежавшим из подмосковной воинской части, а это, по словам Вени, вообще являлось секретом полишинеля. Соседку Лопатина, молдаванку Таню Михолап, Веня вообще откуда-то хорошо и близко знал, и она вместе с Кирой была в первый же день приглашена на новоселье, принесла бутылку домашнего молдавского вина и очень расстроилась, когда узнала, что Ермилов не пьет. А когда Михолап ушла, Веня объяснил Ермилову, что она, скорей всего, лучшая институтская сценаристка, что когда она заканчивает очередной сценарий, то просто сдает один экземпляр в библиотеку, и там оперативно выстраивается извилистая очередь преподавателей, между которыми время от времени возникают споры о том, что Ми-холап уже продала несколько полнометражных работ и что если бы не маленький ребенок, который отнимает много времени и из-за которого она некогда перевелась с режиссерского на сценарный, то она взорвала бы Голливуд, не выезжая с улицы Галушкина.

В другую комнату блока 1007 на следующий день после Вени с Ермиловым вселился третьекурсник-первогодник Костя, причем один, он доплачивал за вторую койку. Махровый интроверт Ермилов не знал, что возможен такой вариант, было бы неплохо… но, подумав, решил оставить все как есть: Бе-резкин представлялся по первым впечатлениям довольно забавным существом. Правда, с Костей они посмотрели друг на друга без особой приязни, но Ермилов этому никакого значения не придал, его вообще тогда мало что волновало, каждое утро он просыпался у Киры, и, пока были деньги, они шли куда-нибудь позавтракать, а потом во ВГИК. По дороге у них происходил ритуальный диалог.

«Илюша, давно хотела тебя спросить, ты видел „Жанну д’Арк?“

«Нет».

«Очень жаль. Я не досмотрела и теперь не знаю, чем все закончилось».

«Кирка, — с чувством говорил Ермилов, — ее сожгли!»

После этого он ее дразнил «актёркой», она его «рэжисэром». Едва открыв тяжеленные двери на улице Вильгельма Пика, они умудрялись забывать друг о друге, получая от этого удовольствие, и разбегались по своим группам до вечера, пока не приходила пора снова смять простыни, потом они снова уносились, она — на сценическую речь, танец или вокал, он — в свою мастерскую, «мастерскую Бертолуччи», как ее все называли. Ермилов уже привык к этим издевательствам. Дело было в том, что Плотников в первые три недели сентября в институте так и не появился. Так что, почему нет? Еще их называли мастерской Спилберга, а иногда — другого знаменитого американца Стивена Мэдисона (последнее время, кстати, бродили упорные слухи о его приезде в Москву). Бывалые вгиковцы видели немало подобных примеров на своем веку, когда мастерскую набирал какой-то особенно маститый режиссер, который на занятиях не бывал в принципе (а подмастерья на что?!). Но Ермилов не унывал, в конце концов, помимо собственно «мастерства кинорежиссера», были еще актерская техника речи, история отечественного и зарубежного кино, гуманитарные дисциплины, а в ближайшем будущем предполагались монтаж и звукорежиссу-ра. Хотя называть все это дисциплинами мало у кого язык поворачивался, уж больно неподходящее слово для заведения, в котором преподаватели опаздывали на занятия или вовсе игнорировали их похлеще собственных студентов.

ПЛОТНИКОВ