Пробежать под радугой

Ох, как же пригодились ей уроки Сюзанны! Франческа работала в школе преподавателем английского. Шила на дому. Убиралась в особняках. Работала корректором в разных издательствах. Сидела с детьми. Ухаживала за стариками. Собирала подписи в каком-то избирательном штабе. Посылала мамины рецепты пирожных в дамские журналы. Работала сиделкой в госпитале.

И никогда не унывала!

Что еще? Ах, да. Франческе двадцать три. Она невысокого роста, стройненькая, упругая, словно мячик, острая на язык. Щеки у нее румяные, глаза золотисто-карие, ресницы неимоверной длины. Волосы темно-русые, почти каштановые, вьются тугими кольцами и не поддаются ни расческе, ни ножницам. Однажды в парикмахерской ее стригли два с половиной часа, на полу выросла огромная гора Франческиных остриженных волос — а на голове у нее по-прежнему буянили крутые локоны.

Она в совершенстве знает французский и английский, объясняется на немецком и итальянском, любит носить джинсы и ненавидит туфли на шпильках. Сильное чувство посещало ее раз триста, но полноценных романов было всего два, она не любит о них вспоминать и почти готова согласиться с мнением мадемуазель Галабрю относительно “мужиков”.

Да, а к мадемуазель Галабрю она попала по знакомству, два месяца назад. В этом доме Франческа убирается, готовит, ходит за продуктами, работает в саду, читает газеты вслух, снимает показания счетчика, следит за приемом лекарств, ругается с почтальоном и молочником — и за все это ей отведены две отличные комнаты наверху, один выходной и безграничное доверие старухи.

Да, кстати. Без этого все равно не обойтись, хотя вряд ли сразу все будет понятно, впрочем…

За три месяца до начала описываемых событий в одном старинном замке у подножия Грампианских гор (это в Шотландии) состоялся следующий разговор:

— Холодно.

— Ветер просто.

— Нет, холодный апрель нынче.

— Апрель обычный. Ветер просто.

— Прошлый апрель был обычный, теплый, а ноне холодно. Уходит?

— Да. И пусть катится. От нее толку никакого.

— Все ж женский глаз.

— У меня тоже глаз не мужской, а я ж не лезу в ВОС-ПИ-ТА-ТЕЛЬ-НИ-ЦЫ!

— Сама посуди, хозяина дома не бывает, для школы они еще малы, а мисс Мэри не может им нянькой быть. Она сама еще малявка.

— Это не повод брать в замок всякую шушеру.

— Ну… с виду она вполне достойная особа.

— Ох, Мак, пил бы свой эль и не вмешивался! Эта ДОС-ТОЙ-НАЯ О-СО-БА… Я бы ее поганой метлой вымела, вот что. Надо придумать — маленькое дите запереть в темный чулан на два часа!

— М-да. Нехорошо. Плакал?

— Кто?

— Ну кто, Билли…

— А при чем здесь Билли? Она заперла маленькую мисс Кэролайн!

— Вот зара… То есть, я хотел сказать, что ж это она так! Кэрри, понятное дело, не плакала?

— Конечно, нет! А утром в белье этой мымры обнаружилась дохлая крыса.

— Это что, она из-за этого уходит? Подумаешь! Взяла да выкинула, бельишко простирнула.

— Понимаешь, Мак… Эта крыса… она сдохла ОЧЕНЬ давно.

— А-а-а… Ясно. Тогда конечно. Тогда понятно. А чего хозяин говорит?

— Ничего. Выписал ей чек и заперся у себя. Завтра поедет в Лондон, возьмет ее с собой. Сказал — в городе поищет няню. Или учительницу. Сказал — быстро не вернется. К лету. А то и к осени. К осени точно.

— Ну, положим, Билли я заберу с собой на дальние пастбища. Мисс Мэри можно отправить к тетке. А Кэролайн останется с тобой.

— Так она и осталась! Да она в момент увяжется за вами! Для нее один авторитет — Билли.

— Эх, Лори, хреновые из нас с тобой гувернантки!

— Да уж, Мак, что верно, то верно. Вот была б у них мать.

— Мать их умерла, стал быть и говорить об этом незачем.

— Пойду посмотрю, спят ли.

Тишина. Сполохи огня в громадном каменном очаге озаряют смуглое морщинистое лицо старика. Чуть погодя он задумчиво бормочет:

— Чего про мать говорить… Вот был бы у них отец нормальный.

1

Ночью над Жьеном пронеслась гроза. Молнии сверкали и исправно били в шпиль колокольни, река вспухла и заторопилась, улицы превратились в ручьи, все цветы в саду полегли под ударами ливня.

Франческа Мэллори не слышала ничего. Намаявшись за день, она спала как убитая. Дело в том, что вчера после ужина мадемуазель Галабрю приспичило сделать перестановку в комнате. Освежить, так сказать. В результате престарелая девица попивала портвейн и покрикивала на Франческу, а та в поте лица передвигала тяжеленную мебель эпохи Реставрации, пыхтела и чихала от пыли.

К полуночи перестановка была закончена, девица Галабрю с изумлением выяснила, что добила бутылочку портвейна до конца, а Франческа смогла только пожелать хозяйке спокойной ночи и уползти к себе наверх.