Про то, как Вакса гуляла-гуляла, гуляла-гуляла

Маша делает послушное лицо, дожидается, пока пройдет его гнев, произносит четыре раза положенное: «Хорошо, папочка. Конечно, папочка. Да, папочка. Люблю, папочка». И все сначала. Пес за дверью, музыка ревет, принцесса задыхается.

Вакса была на стороне Машиного папы. Она не умела танцевать и не хотела учиться, она хотела вести себя примерно, как китайцы, она готова была играть, но не так страстно, как эта девочка с невыносимо звонким голосом и отчаянным биением сердца, которое оглушало Ваксу, когда Маша прижимала ее к себе, пряча от папы.

– Ты не бойся, – говорила она. – Мои родители – добрые. Просто папа очень устает на работе, у него такая шумная работа, и он хочет, чтобы дома было потише. И потом, ему кажется, что я так бешусь, когда играю, что у меня могут вырасти крылья и я улечу, а он без меня не может.

Если кого Вакса и понимала в доме, так это папу, никто лучше, чем он, к ней не относился, даже Маша. Он никогда не забывал прятать ее от бульдога куда-нибудь повыше и выговаривать жене и дочке, что они опять забыли это сделать.

– Неужели для счастья нужно столько усилий? – спрашивала Машина мама. – Разве тебе мало, что девочка счастлива?

– Если б вы знали, на какой тонкой ниточке все держится, – говорил он дрожащим голосом. И отмахивался.

Если у него было хорошее настроение, что случалось редко, он брал Ваксу и незаметно для всех целовал ее в нос, но Маша все равно заметила и, страшно обрадовавшись, с этой минуты стала просить целовать их обеих – сначала ее, потом Ваксу.

Без Ваксы отказывалась целоваться. Папа вначале смущался немного, потом привык.

И все это могло быть очень приятным, объясни Ваксе – зачем все это? Такие безумные страсти, бурные танцы, такие крики в доме из-за нее? Кто она такая, чтобы люди ссорились и волновались за ее жизнь? Большое спасибо, конечно, но она долгое время пролежала в магазине и знала, сколько там игрушек совсем не хуже. Какой же была та настоящая, если нужно было сохранять в доме пусть несовершенное, но ее подобие?

Иногда Маша наклонялась близко-близко к самому лицу Ваксы и долго вглядывалась, потом, вздохнув, отпускала. Этих минут Вакса особенно не любила, больше, чем ворчание Швейка, больше, чем танцы, ведь не могла же она отвести глаз. Что искала в них девочка и не находила? Как стать той, другой, когда ты самая обыкновенная, хоть и золотистая, с длинным хвостом? Как объяснить, что игрушки не меняются, они такие, какими их сделали китайцы? Как объяснить, что у них совсем нет фантазии, они неспособны вообразить себя принцессой, феей, они никем не способны себя вообразить. И не надо подносить их к зеркалу, чтобы они взглянули на себя, кому такое может понравиться? Неужели той, прежней, нравилось? Тогда она великомученица!

Дети, конечно, бывают нестерпимы, и главное – дождаться конца этой нестерпимости, дождаться, пока они вырастут и оставят тебя в покое.

До чего же кружится голова! Какие тяжелые дни – с танцами, восторгами, криками, поцелуями, с этой бесконечной игрой в фей, которых Вакса ненавидела так же, как Машин папа.

Единственный разумный человек в доме. Но и он купил Маше на день рождения книгу про фей, и теперь придется, лежа на Машином плече, рассматривать – во что они теперь одеты.

– Что ты делаешь? – спросила мама. – Ты же сам…

– Ну, не могу я ей отказать! Не выбрасывать же!

И пошло, и поехало! Примерки, волнения, обещания отправить ее скоро в волшебную страну, где она снова станет живой, будто она и без того не живая! Как разобрать – кто живой, кто не живой?

Чувствуешь усталость, значит – уже живой. А Вакса изматывалась за день так, что забивалась в самый угол дивана и сразу засыпала, не дождавшись конца очередной папиной сказки.

Чего он только не рассказывает про нее, никогда с ней ничего подобного не происходило и не произойдет. Будьте уверены.

Когда для меня наступали трудные времена, я шел и думал про Ваксу: «Как она там?»

Или про дочку: «Что еще сделать для нее?»

Делал-то я много, но все никак не мог вообразить, что она станет делать, когда меня не станет.

Не хотелось об этом думать, но страшная зависимость от меня моей жены пугала. Она занималась Машей все время, но ей, как бы это сказать поделикатней, было как-то не до Маши. Она занималась ею для меня: «Смотри, какая я хорошая мать, смотри, не думай ни о чем плохом, живи долго!»

– Меня не станет без тебя, – говорила жена. – Но это не значит, что я не занята дочерью.

– Объясни, – потребовал я, но объяснить она не сумела. Она даже не пыталась объяснить, вот что страшно. Стояла как звезда надо мной и, вместо того чтобы освещать путь, шарахалась от каждого моего резкого движения.

Вся надежда была на Ваксу, но как ее найти?

Эта новая казалась слишком беспомощной и напуганной. Все никак не могла привыкнуть к обстановке нашего дома. А обстановка действительно была не совсем обычной. Меня трясло от усталости и от мысли, что ничего не успею, Маше 6 лет, мне 64.

Когда она родилась, я этой разницы не понимал, но сейчас с каждым днем осознавал ее все ясней и ясней.