Отрывок из воспоминаний Дениса Давыдова показывает, что попытки западноевропейских завоевателей обесславить российскую военную историю имеют глубокие исторические корни, питающиеся миазмами, источаемыми оборотной стороной гуманизма. Корни эти, как легко заметить, очень цепкие. Например, пропагандистский трюк наполеоновских историков приписать победу над Наполеоном силам природы и отнять тем самым честь победы у русской армии использовался в следующем столетии гитлеровской пропагандой в объяснении побед Советской армии под Москвой и Сталинградом.
Свою лепту в историю очернения победы советской армии над нацизмом внесли и идеологи холодной войны. В советологии создался стереотип о Великой Отечественной войне как о схватке двух тоталитарных режимов, а подлинную же победу над нацизмом одержали армии США и Великобритании. Татьяна Толстая, преподававшая несколько лет в США, заметила в одном из своих очерков:
Холодная война отошла в прошлое, но тень оборотной стороны гуманизма по-прежнему падает на военный подвиг советского народа. В постсоветский период советология пополнилась новой колонной бойцов информационного фронта — отечественных искателей «альтернативных» толкований Великой Отечественной войны. Примеры таких толкований приводятся в статье Андрея Журбина «Мародеры — Соросята», опубликованной в «Советской России» (11.06.2002) и в книге А. Г. Кузьмина «Мародеры на дорогах истории». Недавним примером из этой серии являются выступления на международной конференции «Великая Отечественная война — 70 лет нападения нацистской Германии на СССР», проведенной 10–11 июня сего года в центре русистики Будапештского университета. В докладах ст. научного сотрудника ИНИОН РАН Ирины Глебовой и директора ИНИОН РАН академика Юрия Пивоварова звучали такие формулировки как «миф о победе», «так называемая Отечественная война», «миф, созданный вокруг советской победы над нацистской Германией», «предавший забвению миллионные жертвы миф о победе» и пр.
Все это свидетельствует о том, что российская историческая мысль переживает серьезный кризис, который и предопределяет кризис формулировки национальной идеи.