Призвание: маленькое приключение Майки

Эти слова пелись на мотив гимна, который Майка знала из школы, где его включали в торжественных случаях. Музыка была длиннее слов, и потому песня выходила с каким-то подвыванием:

— …По-о-олучаем бу-у-ублики
Из ле-е-есной ка-а-апели…

Голосила не скамейка, а два цветных существа под ней. Один был оранжевый и круглый, как апельсин. Другой — похож на синюю лохматую грушу.

В том, что пели именно они, у Майки не было никаких сомнений. Когда надо было подвывать, то пушистые существа ненадолго зависали в воздухе и заметным подрагиванием отвечали на каждый звук.

Так ведут себя только те, кто поет. Иманжигеева из Майкиного класса, которая часто выступала на школьных концертах, тоже в самых писклявых местах замирала и чуточку тряслась.

— …Этих славных бубликов
Сочные фортели
Кушаем до тугриков,
С кружевной макрелью, —

пронзительно верещали мохнатые апельсин и груша.

У Майки зазвенело в ушах.

— Отставить! — крикнула она.

Оранжевый немедленно хлопнулся на землю, а за ним последовал и синий.

— Молодец, корявка, — произнес апельсин низким мужским голосом, выкатываясь к ногам ребенка. Из какого места раздавался голос, было непонятно, но Майка знала почему-то, что говорит именно он. Еще было очевидно, что ворсистый мячик ей рад, хоть и притворяется ворчуном. — Приступаем ко второй части благовещания, — круглые яркие бока его пошевелились. — Мы принесли тебе благую весть, — объявил он.

— Это очень мило, что вы что-то принесли, — сказала девочка. — Но мне нельзя ничего брать у чужих. Мама не велит.

— Мы принесли тебе благую весть, — повторил оранжевый, давая девочке понять, что от него просто так не отвяжешься: что принес, то и вручит.

— Вы почтальон? — нашлась она.

Почтальонов мама жаловала, а недавно даже рассердилась на Майку из-за того, что та задевала куда-то синее письмо с треугольным штемпелем. Письмо пахло, как рай на земле, но все равно исчезло. Будто сквозь землю провалилось.

— Хорошо. Я очень рада. Давайте, — сказала девочка. — Вас как зовут?

Оранжевый поплевался звуками, которые сложились в слово «Ратла».

Затем тоже самое сделал синий, став для девочки грушей по имени «Мойсла».

— Значит, вот вы какие, Ратла и Мойсла, — сказала Майка, а дальше с ее языка соскользнуло и еще одно новое слово. — Жужики.

Да. По-другому и быть не могло. Существа этой смешной породы непременно должны были называться жужиками и никак иначе.

Тут синий груша Мойсла высоко взвился в воздух и нарисовал перед глазами Майки восьмерку. Воздушная цифра не исчезла и когда она шмякнулся назад в траву: цифра наполнилась светом, затем стала темнеть, меняться, пока не превратилась в кожаный шнурок с розовой жемчужиной на конце. Обретя вес, чудесное украшение с тихим стоном упало к носам Майкиных туфель.

— Теперь понятно тебе? — спросил ее Ратла-апельсин.

— Понятно, — сказала Майка, подняв драгоценный шнурок.

Она хотела сказать «понятно, что ничего непонятно», но оставшиеся слова почему то не пожелали произноситься.

— Мы алкаем, жужики, — тихонько напела школьница, заворожено глядя на призрачно мерцающую жемчужину.

Ратла покачался неваляшкой: было ясно, что апельсиновый мячик полон чувством исполненного долга.

Ненадолго повисла тишина. Майка смотрела на жемчужину на шнурке, а жужики почтительно ждали.

Вне всяких сомнений это был важный момент.

— Майя! Майя! — закричали жужики, когда наконец подошел срок. — С нами! Туда! Пора! Пора! Скорее! Желание и пруд нас доведут! — и покатились.

«Куда доведут? До чего?» — подумала девочка, а ее ноги, за это утро уже привыкшие жить своей собственной жизнью, послушно зашагали в нужном направлении.

«Конечная»

— В путь, в путь, в путь! В дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идем! — пели Мойсла и Ратла, суматошно прыгая впереди Майки.

— …Да, вы на вид очень милые, а на самом деле, может, злые, как атомная бомба, — торопясь за суматошными существами, весело говорила Майка. — Вот распухнете до гигантских размеров и посеете в мире ненависть и вражду. Бывают такие люди. У нас девочка одна рассказала про другую девочку, что та бегает за одним мальчиком, но эта вторая девочка, ни за кем не бегала, а Беренбойм сам дурак…

За болтовней Майка и не заметила, как оказалась на пустыре. Он был не очень стар, но, засыпанный мусором почти по самую маковку, выглядел совсем древним. Лишь в самом центре его — лысиной — поблескивало небольшое пятно воды.

Когда-то в парке был пруд, в котором могли бы завестись рыбки, но почему-то не заводились. Потом пруд сам собой кончился, а с ним кончились и все возможные рыбки.

— Наверное, это был какой-то неправильный пруд, — добавила Майка, пробираясь мимо мусора в сторону лужи.