Призвание

Есть лица, вспоминая которые, видишь прежде всего какую-то его деталь, она как бы заслоняет собой весь облик человека. У Петра Рубцова такими были глаза — огромные, серьезные.

Может быть, они были у него такими потому, что пять лет назад, когда началась Отечественная война, он увидел ими гибель сестренки при бомбежке.

Недавно он пришел к Серафиме Михайловне домой. «Извините, что я вас загромождаю, — вежливо, но с чувством собственного достоинства, сказал он, — мне надо посоветоваться, Я хочу написать книгу… Название уже придумал — „Сила воли“…. А какая идея главная — мне еще не ясно».

— Ну-с, давайте, сначала разберем внутренние дела, — разгладив седые усы, сказал спокойно директор, и все выжидающе подались вперед.

— Прежде всего, меня интересует, почему вчера член комитета комсомола привел Плотникова к дежурному по школе?

Толя вскочил и оскорбленно воскликнул:

— А почему Женька Тешев назвал меня империалистическим хищником? Это правильно? Да? Это правильно?

Борис Петрович с трудом скрыл улыбку.

— Конечно, это обидно слышать, и шутка Тешева неудачна, — согласился он, — но вы, Плотников, должны быть сдержанным человеком. А то что же получается: нечем бить, так кулаком!

Толя насупился и сел.

Директор укоризненно обратился к Вене Стоянову.

— Что же это вы, Стоянов, уже успели двойку по арифметике получить? Всего-то и занимаемся несколько дней и вот — двойка.

Стоянов покраснел, поднялся, и его глаза стали особенно умоляющими.

— Я исправлю, — едва слышно пролепетал он, — забыл, как задачку решать.

Борис Петрович похвалил Ваню Чижикова за хорошее начало учебного года, и, покончив с «внутренними делами», стал рассказывать ребятам о новой пятилетке. Увлекшись, он встал, подошел к первой парте.

— Наше правительство решило организовать Главное Управление, по восстановлению Сталинграда, — мы сделаем Сталинград прекрасным! — сказал он с гордостью. — А ну, кто нам покажет по карте этот город-герои?

И, хотя географию только начали изучать, поднялось несколько рук. К карте подошел Платон Тешев, застенчиво показал Сталинград и довольный возвратился на место.

— А еще (ох, уж это неистребимое «а еще»!), у нас на заводе, — живо поднялся Женя («нашим заводом» все называли завод электроприборов, расположенный недалеко от школы и шефствующий над ней), — есть стахановец Дёмин… лауреат… он уже выполнил план на четыре года вперед… Вот это человек!

Черные глаза Жени выражали восхищение.

— Видите, как работают! — разделяя его чувство, живо подхватил директор. — Хорошо бы нарисовать портрет такого стахановца!

— Платон нарисует, — объявил Женя, словно уже решил за брата этот вопрос.

— Я нарисую, — не поднимая глаз, подтвердил Платон, — из газеты вырежу и увеличу.

— Подумаешь, художник, — скорчив презрительную мину, прошептал Плотников, но так тихо, что Волин не услышал.

Борис Петрович похвалил ребят за то, что они внимательно читают газеты, подумал: «Закон о пятилетием плане надо изучить во всех классах» и, будто это ему пришло в голову только сейчас, а на самом деле он вчера решил это, предложил:

— А что, если вы начнете писать историю своего класса? Дам я вам тетрадь в красивом переплете, хо-о-рошую тетрадь! — и вы туда записывайте: «Платон товарищу в учебе помог, а Плотников с Серафимой Михайловной сделали интересный альбом». Хорошо ведь все это записать?

— Подумаешь, альбом, — завертелся на месте, словно его жалили осы, Плотников и для смеха подвигал ушами, но никто не засмеялся.

Предложение Бориса Петровича всем понравилось, и здесь же решили, что записывать будут Ваня Чижиков и Петр Рубцов.

Борис Петрович посмотрел на часы: беседа длилась пятнадцать минут. Он решил уже было отпустить ребят, когда Плотников поднял руку. Он сделал это так, что, казалось, за рукой тянется и плечо, и все его тело, вот-вот он оторвется от парты и взлетит.

— Я вас слушаю, — выжидающе посмотрел Волин.

Толя шустро, точно его дернули за ниточку, вскочил и звонким голосом опросил:

— Борис Петрович, — он бросил через плечо быстрый торжествующий взгляд на Петра Рубцова, с которым поспорил на перемене, что задаст этот вопрос, — Борис Петрович, скажите, а зачем у вас на столе, — Толя запнулся и еще убедительнее сказал, — пожалуйста, скажите, зачем у вас на столе в кабинете маленькая фотография лежит… такая ма-а-ленькая, под стеклом… там дом и деревня?

— Ох, и любопытен Плотников, а ведь любопытство…

— Да нет, Борис Петрович, вы не подумайте… ну, просто хочется знать, — стал оправдываться Плотников и от нетерпения затоптался на месте.

Он разглядел эту крохотную карточку, когда очутился в кабинете директора, приведенный Фомой Никитичем за баловство. Ему еще тогда странным показалось, что в самом центре стола, под толстым стеклом лежала только одна фотография: небольшой дом, кругом снег, а по улице к этому дому идут ребята.

Глаза у Бориса Петровича стали серьезными, а голос потеплел.

— Это, дети, моя школа в Кривых Лучках, я в ней пятьдесят лет назад учился… Давно, очень давно не был я в своем селе, но в сердце моем навсегда останется родная школа, где меня впервые учили держать карандаш.