а. С одной стороны, заговор (conspiracy, в немецком Vcrschwaning) тех, кто торжественно, а порой и тайно, давая совместную клятву, присягу (oath, Schwur), выступают в бой против превосходящей их силы. Именно на такой заговор намекает Гамлет, имея в виду недавнее «Vision» [видение] и «honest Ghost» [честного призрака], когда просит Горацио и Марцелла клясться [swearconsent to swear — клянитесь]. Клясться на его мече («upon ту sword»), но и давать клятву или составлять заговор по поводу самого привидения и обещать хранить в тайне явление честного призрака, который под сценой вступает в заговор вместе с Гамлетом, чтобы попросить того же у заговорщиков: «(Ghost cries under the Stage: Sweare)» [Призрак (из–под сцены): Клянитесь). И как раз призрак дает наказ клясться, чтобы умолчать о его явлении, и обещать не выдавать тайны — того, кто просит клясться: мы не должны знать, откуда исходит наказ, заговор, обещание держать в секрете. Сын и «честный призрак» отца, предположительно честный призрак, призрак отца, составляют заговор, чтобы способствовать свершению такого события.
b. С другой стороны, «conjuration» означает магическое заклинание, предназначенное для того, чтобы воскресить, вызвать голосом, наслать чары или духа. Conjuration, по существу, означает призыв, призывающий прийти на голос, а значит, по определению, вызывающий то, чего нет тогда, когда призыв звучит. Этот голос ничего не описывает; то, что он говорит, ничего не констатирует; его речь способствует приходу. Именно такое словоупотребление мы встречаем в устах Поэта в начале «Тимона Афинского». Когда Поэт спросил: «Что происходит в мире?» («How goes the world?»), после того, как Живописец сказал ему: «Он ветшает, господин, по мере старения» ( «It wears, sir, as it grows»), Поэт восклицает: «Да, это хорошо известно. Но есть ли какая–нибудь особая редкость, какая–нибудь странность, которая пока встречалась не так много раз? Смотрите–ка.» Через разные двери входят ювелир, купец и прочие поставщики. «О волшебство щедрости! Это твоя сила вызвала (conjur'd to attend) всех этих духов. Я знаю купца»:
«Ay that s well known;But what particular rarity? what strange,Which manifold record not matches? See,Magic of bounty! All the spirits thy powerHath conjur'd to attend. I know the merchant.»Маркс неоднократно ссылался на «Тимона Афинского», как и на «Венецианского купца», в особенности в «Немецкой идеологии». Глава под названием «Лейпцигский Собор. — Святой Макс» тоже отличается такими цитатами; мы уточним, что она представляет собой краткий трактат о духе или бесконечную театрализацию призраков. Известное «Коммунистическое заключение[32]» содержит ссылки на «Тимона Афинского». Такие же цитаты вновь встретятся в первом варианте «Введения в критику политической экономии». Речь идет о некоем призрачном развоплощении. О появлении тела без тела в случае с деньгами: не о безжизненном теле и не о трупе, но о жизни, лишенной индивидуальной жизни и лишенной собственных свойств. Нельзя сказать, что здесь идентичности здесь отсутствует вовсе (фантом есть некое «кто», это не симулякр вообще, у него есть своего рода тело, но без собственных свойств, без права на «реальную» или «личную» собственность). Следует проанализировать характерные черты собственности и то, как обобщенная собственность (Eigentum) на деньги нейтрализует, развоплощает, лишает своего различия всякую личную особенность (Eigentiimlichkeit). Гений Шекспира постиг подобную фантомализацию собственного и особенного несколько веков назад и описал это лучше, чем кто бы то ни было. Ingenium его отеческой гениальности превращается в источник ссылок, предостережений или подтверждений в полемике — т. е. в продолжающейся войне — как раз там, где речь идет о вере в призрака, о стоимости, денег, или же их монетарного знака, золота:
«Шекспир лучше, чем наши мелкобуржуазные теоретики (unser theoretisierender Kleinbiirger), знал, как мало общего имеет золото, наиболее обобщенная форма собственности, (die allgemeinste Form des Eigentums) с личными особенностями (mit derpersonlichen Eigentiimlichkeit) […]».