Призраки Иеронима Босха

Спелле Смитс навестил Гисберта, когда тот лежал в глубокой печали у себя в доме. Он принес безутешному отцу окаменевший помет оленя, имеющего тринадцать ветвей на рогах, а это – наилучшее лекарство от отцовской скорби.

– Его надо растолочь и выпить с красным вином, – объяснил Спелле. – Верное средство. Многих отцов поставило на ноги после замужества их дочерей. Особенно, знаете, когда дочь уезжает в другой город… очень хорошо действует.

– Говорят, камень глупости из твоей головы вынули, так ты принес мне другой, вытащив его из своей задницы? – вопросил Гисберт.

– Из головы моей вынули тюльпан, – обиделся Спелле. – Это видели все в таверне Яна Масса.

– Убирайся со своим камнем! – закричал Гисберт слабым голосом. – Не смог удержать мою дочь, а теперь приносишь мне в виде утешения оленье дерьмо!

Спелле обиделся и ушел.

Потом к Гисберту ван дер Вину пришел Гисберт Тиссен. Он выглядел глубоко опечаленным и принес с собой медовую настойку на травах, составленную в полном согласии с рекомендациями книги Петера Шеффера Hortus Sanitatis, или «Сад здоровья».

– Не могу поверить, что она выбрала какого-то голодранца! – сказал Гисберт Тиссен, наливая настойку сперва Гисберту ван дер Вину, а потом себе.

– Да кому бы в голову пришло подобное! – подхватил Гисберт ван дер Вин, опрокидывая стаканчик из красивого зеленого стекла и вытирая губы. – Кто он вообще такой, этот башмачник из Маастрихта?

– Может, он и правда колдун?

– Ох, лучше молчите об этом, дорогой друг… Да, пожалуйста, еще половинку стаканчика… Ну хорошо, целый… Ведь если башмачник и впрямь колдун, то это превращает мою Аалт в жертву колдуна, а жертв колдунов отправляют туда же, куда и самих колдунов!

– Скорее всего, он просто башмачник, – утешительным тоном произнес Гисберт и приступил к третьему стаканчику.

– Но почему же она предпочла его вам, да еще выразила свое предпочтение в такой неподобающей форме? – простонал Гисберт ван дер Вин и оросил свою печаль третьим стаканчиком.

– Возможно, в Бургундии теперь так принято, – предположил Гисберт Тиссен. – Возможно, это иносказательный и отчасти куртуазный способ предпочесть одного жениха другому. Но, конечно, все это не отменяет того факта, что избранник вашей дочери – голодранец и сомнительный тип, в то время как я – человек с доходами и репутацией.

– Все это несомненный признак скорого конца света, – подытожил Гисберт ван дер Вин и допил настойку.

Несмотря на все эти события, день святого Бавона, на который был назначен праздник редерейкеров, неуклонно приближался, о чем свидетельствовали покрасневшие и пожелтевшие листья некоторых деревьев. Другие листья оставались еще зелеными, но это никого не сбивало с толку. В дом под вывеской In Sint Thoenis[5], то есть находящийся под покровительством Святого Антония, иначе говоря – к Тенису ван Акену, зачастил глава пятой камеры, поскольку сбежавшая дочь – сбежавшей дочерью, но праздник латинской поэзии с нравоучительными театральными сценами надлежало оформить наилучшим образом. Так что они подолгу обсуждали, как будет выглядеть одежда различных аллегорических фигур, таких как Поэзия, Добродетель, Любопытство, Арифметика, Медицина, Богословие, Пустословие, Чревоугодие, Добрый Самаритянин и Праматерь Рахиль. Кроме того, следовало подготовить для них достойные вместилища, которые размещались бы на телегах с тем, чтобы при большом скоплении народа торжественно прибыть на место действия, каждый раз возобновляя всеобщее восхищение своим поразительным видом. Все они должны были затем сойтись в остроумном споре, где победа заранее была присуждена Богословию и Добродетели, а из людей – Доброму Самаритянину. В перерывах между этими спорами должны были выступать редерейкеры со своими новыми творениями.

– Преклоняюсь перед вашим мужеством и чувством долга, почтенный Гисберт, – сказал Тенис ван Акен, собирая в трубку все многочисленные эскизы, одобренные главой. – Нет другого выхода, просто нет другого выхода, – вздохнул Гисберт ван дер Вин. – Все мы заперты в этой прискорбной действительности, а выход из нее только один – в смерть, куда никто из нас не торопится, ибо это грешно.

– Истинно так, – подтвердил Тенис.

– Вот что беспокоит меня, – продолжил Гисберт, – так это некоторые разговоры.

– Разговоры, почтенный Гисберт? – переспросил Тенис.

– Да, доходили до меня слухи, будто вашего младшего сына видели рядом с этими бродягами, которые… которые… ну, вы меня поняли, кто они такие, эти «которые».

– Возможно, мой младший сын и гулял по рыночной площади, что неудивительно, поскольку наш дом стоит прямо на этой площади и, таким образом, его невозможно покинуть, не очутившись прямо на этой площади, – возразил Тенис, – но это еще не означает, что он якшался с бродягами, которые совершили, сами понимаете, какое неблаговидное деяние.

– И тем не менее достойные доверия люди утверждают, что Йерун ван Акен вместе с теми двумя, извлекшими тюльпан глупости из головы Спелле Смитса, ел жареные каштаны и вел с ними дружеские разговоры.