Призрачный остров

А она продолжала, заглядывая ему в глаза, говорить о комиссии, о том, что сможет эта комиссия сократить налоги и даже сменить правителя, и что в городской думе уже знают имя нового правителя. И по случаю приезда комиссии во всех школах велели сшить форму, и форма эта будет не коричневого, а голубого, небесного цвета.

– Как жаль, – говорила она, вздыхая, – что мне такую форму уже не носить. О школах позаботились. А наш пединститут как всегда в загоне. Но мы сами и без них устроим праздник, готовим весенний бал-маскарад. Я уже и костюм себе придумала. Буду пророчицей! А вы придете на этот бал, Ефим Захарович?

– Приду, обещаю, если жив буду…

– Будете, будете, мы с вами еще станцуем. А к тому времени и на острове побываем. Если комиссия остров не запретит, представляете, сколько туристов к нам приедет, вот будет веселье, устроим балы на острове, там, наверное, воздух чистый; ночью, когда оттуда ветерком веет, такой аромат нежный в тело проникает, ни с какими духами не сравниться!

И без всякого перехода погрустневшим голосом сказала:

– Мне и ароматов и балов не надо – а вдруг и вправду там и есть тот свет и я там родителей своих увижу… Вот только, как я их узнаю, если никогда не видела? И фотографию единственную у меня в интернате мальчишки стащили.

И странно, она ведь тоже верит, что на острове обитают души, а может быть, и тела ушедших. Хорошо иметь мечту, пусть несбыточную. Понимаешь, что нереально все это, но хочется верить…

– Они тебя сами узнают, – успокоил ее Ефим и почему-то порадовался тому, что ведь не один он надеется на совершенно, казалось бы, необычное, почти несбыточное. Раньше никаким фантазиям не верил, а тут вдруг захотелось, чтобы и на самом деле не только его мечты о Лизе обрели реальность, но чтобы увиделась на острове Людмила со своими родителями. Ведь это так тяжело жить, не зная, кто твои отец и мать, как они выглядят, какие они. Ведь они-то Милу должны узнать. Пусть рано этот свет покинули, но дочка есть дочка. Познакомится он с ними. Лизу познакомит… Она теперь много моложе его. И у них снова будет медовый месяц, а Людмила дочкой будет и для Лизы. Вот и все проблемы решатся. Главное теперь – лодку быстрее достроить. Успеть до приезда комиссии. А то ведь могут все запретить, запрещать всегда проще, чем разрешать. Надо было не лодку затевать, а сделать обычную яхту, попробовать на яхте ночью подойти. Взялся совсем за невыполнимое занятие, так вот всю жизнь. Сам себе преграды придумывал…

И в то же время неким необъяснимым чутьем понимал – только скрытно можно к острову подойти, и если не смогли достичь его ни по воздуху, ни по воде, то остается единственный путь – под водой.

Если бы знали люди о его фантазиях и о Людмилиных, сказали бы, ну, старик сошел с ума. И не стал бы их разубеждать. Пусть живут в неверии. Без всякой надежды. Для них со смертью тела умирает всё. А души? Неужели и отец, совсем молодой, тяжело раненный осколком под Кенигсбергом, и мать, ведь тоже фактически молодая, сегодня он, Ефим, вдвое старше ее, неужели и они тоже ушли в небытие и растворились в нем навсегда. Жизнь без дорогих для тебя людей имеет ли смысл. И прав тогда Пушкин: «Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана?» И в то же время – вечная жизнь – это тоже страшно… Никакая душа не сможет выдержать столь долгих страданий…

Ночью Ефим долго не мог уснуть – все время вспоминал Лизу, первую их встречу на факультетском вечере, ее большие влажные глаза, потом тот день рождения – сразу после свадьбы, она во всем белом, в полупрозрачном свадебном платье, и охапки сирени возле дивана, дурманящий запах и сладость объятий. Потом, все заслонившая долгая болезнь после неудачных родов, выматывающая душу, запахи лекарств, бесполезные поиски домработницы, все эти унижения перед врачами и санитарками, заискивания, презенты… И то, как за большие деньги достал лекарства через общество Красного креста, и когда не хватило денег, не смог расплатиться, председательница этого общества сама заплатила. Очень душевная женщина и лицо чисто русское, широкое, глаза живые, ясные. Симпатизировала ему. Но и он, и эта женщина понимали, не время и не место. Надо было Лизу спасать. Обо всем этом думал, понимал, что все отняла эта болезнь Лизы, жалел себя, даже думал о том – какое счастье и в то же время несчастье этот брак, за пять лет любви такая расплата, и за что же такая напасть – не рожденная девочка, погубившая ее. В ушах стоит голос главврача: «Зачем вы это затеяли! Это самоубийство! Вас же предупреждали! И вот, как следствие – инсульт!» Конечно, в первую очередь сам виноват…