Призрачно все...

Что будет, если с парнем что-то случится? Сама того не желая, она грубо вмешалась в свое прошлое. Можно сказать, грязными сапогами залезла на чистую простынь. Она должна была предвидеть, что ревнивец Федунок последует за ней. Слишком подозрительно он ее отпустил, легко согласившись с ее доводами. Но за то, что он сделал, он и поплатился: Акулина в отделении дала против него такие свидетельские показания, что его скоро оттуда не отпустят. И хотя дети дома одни, мать не жалела о содеянном: все равно толку от мужа никакого не было. А к вечеру она должна была вернуться домой.

«Потерял ты бдительность, Изместьев! А о чем нас всегда предупреждали на Истории КПСС? Правильно: будьте бдительны, враги не дремлют. Они, эти враги, готовы заплатить любые деньги, лишь бы завладеть информацией. А ты, говоря языком 21 века, облажался».

Ноги сами ее принесли к своему дому, — тому самому, где Аркадий жил в восьмидесятые. Сердце колотилось, сосуды готовы были лопнуть в одночасье, когда она зашла в подъезд. Ее никто не знал. Пользуясь своей неузнаваемостью, она стала подниматься на свой этаж. Замерев на несколько секунд перед своей квартирой, Акулина закрыла глаза. За дверью были слышны голоса. Жанна с отцом Аркадия разговаривали на повышенных тонах. Обсуждали, естественно, только что произошедшее. Акулина прислушалась.

— Если бы ее кто-то знал! Мы бы с ней быстро разобрались. Ее муженек приревновал к Аркашке. Смех, да и только. Ну и схлопотал 15 суток, теперь есть время поразмыслить над жизнью.

— Куда его увезли? В какую больницу, — перебил отец словесный поток Жанет. — Как там его самочувствие? Что с ним?

В этот момент раздался телефонный звонок. Отец, по-видимому, схватил трубку.

— Да… Лида, как он? В какую больницу его отвезли?.. Ну, ну… Пункцию, говоришь? Когда?..

В этот момент послышались приближающиеся шаги.

Из глуюины квартиры раздавалось:

— Может, со Стефаном созвониться?.. Думаешь, обойдется?

Акулина стояла вся в поту и тряслась от холода. Нет, это выше ее сил. Она не может видеть отца. Испытание из разряда запредельных. Сердце, психика могут не выдержать. Нельзя, нет… Она не готова!

Шаги приближались.

Выстрел внутри

Дверь открылась, и Акулина оказалась с Жанной, что называется, «нос к носу». Доктору почему-то вспомнился эпизод из фильма «Любовь и голуби», когда героиня Людмилы Гурченко (Раиса Захаровна) явилась в семью своего любовника и попыталась найти с соперницей общий язык…

— Кто к нам пожаловал, — Жанна округлила зеленоватые глаза. — Та самая, которая… Сама пришла. Чтоб мы, значит, ей глазки повыцарапали. Что вам здесь надо, бабушка?

— Жанна, уйми свой пыл, — раздалось из глубины квартиры, и вскоре в проеме появился отец. Отца Изместьев не видел вечность: тот умер в девяносто пятом году. — Здравствуйте, думаю, вы расскажете нам, как все происходило на самом деле?

Вопрос отца повис подобно сигаретному дыму на лестничной площадке, потом площадка почему-то закружилась, сделалась лабиринтом и, подобно шлангу огромного пылесоса, жадно всосала Акулину.

— Доктора позовите, — донеслось сзади убывающим эхом. — Женщине плохо! Она в обмороке, помогите кто-нибудь!

Над ней плыли огни, ее потрясывало на неровностях. Вскоре она поняла, что едет на кушетке. Вернее, ее везут. Огни вверху — это лампы бесконечного больничного коридора. Что с ней? Кажется, она упала в обморок. Но обморок — не кома. Хотя, — смотря как упасть. Можно так шарахнуться, что угодить в глубокую кому.

— Давление шестьдесят… Что на кардиграмме?.. Что значит, не делали еще? Аллергия? Не знаю… Преднизолона шестьдесят, глюкозы четыреста… Шевелитесь, мать вашу!

Это про нее? Но что могло произойти? Она не может пошевелить ни рукой, ни ногой. И вообще, кто она в данный момент: Изместьев? Доскина? Или, может, кто-то третий? Она ничему не удивится.

Ей беспардонно задирают подбородок, заталкивают в гортань ларингоскоп, потом трубку. Искусственная вентиляция? Господи, это еще зачем? Ах, да, она действительно не может самостоятельно сделать вдох. У нее нет для этого сил.

Она чувствует каждое сокращение своего сердца. Как наполняются желудочки и предсердия кровью, как они выталкивается ее потом в сосуды. Качать с каждой минутой становится все труднее, капилляры забиты тромбами. Она знает, что сердце делает свои последние удары.

Какое оно, последнее сокращение моего сердца?

Оно похоже на хлопок далекого выстрела. Только сделанного внутри меня. Выстрел жизни, точка. Или — как последний вздох захлебывающегося пловца, скрученного судорогой. После которого — ничего.

Совершенно ничего: ни ветра, ни дождя, ни солнца. Ты их, конечно, еще увидишь. Но не почувствуешь. И это страшно.