Призрачно все...

Рассматривая самого себя двадцатилетней давности, Изместьев чувствовал невероятную легкость во всем теле. А он был ничего, очень даже ничего. И даже длинные волосы не выглядели излишеством, какой-то нарочитостью. Этот блеск глаз, умеренная неотесанность — это так импонировало одноклассницам. То, что надо.

— Вообще-то мы опаздываем на «химию», — парень развел руками, как бы намекая, что у него нет никаких секретов от друзей. Тем более в столь пикантной ситуации.

— Твою матушку зовут Светлана Христофоровна, а отца — Яков Дмитриевич, — заученно выпалила Акулина, боясь, что не успеет. — А шрам на левой голени у тебя появился во время прошлогодней поездки в Абрау-Дюрсо. Ты не переносишь молока и страшно любишь сначала начистить много-много семечек, а потом их есть ложкой.

По мере того, как звучал ее срывающийся голос. Глаза Аркадия округлялись все больше и больше. Наконец, он взял ее под руку, отвел в сторону, махнув одноклассникам, чтобы шли своей дорогой.

— Что тебе нужно и кто ты такая? — резко спросил он, дыша ей в ухо.

— Я твоя дальняя родственница, скажем так, — затараторила Акулина пытаясь высвободиться из крепких объятий ученика 10 класса. — И у меня для тебя есть очень важная информация…

— Типа вербовки? — Аркадий прищурил недоверчиво глаза. — Знаем, знаем. Для вас главное — шокировать человека сначала. Потом будете качать информацию. Только про отца я ничего не знаю, он со мной информацией не делится. Ничего интересного я сообщить не могу.

Акулину словно током ударило: как же она не подумала о такой реальности восьмидесятых, как идеологическая пропаганда. Враги внешние и внутренние, «Голос Америки», «Эй-би-си», вербовка… Изместьев был подкован, как никто другой из одноклассников: комсорг все-таки!

— Хорошо, хорошо, — пошла на попятную Акулина. — Сходи на свою химию. Только прошу, не сверкай сейчас своим остроумием. В том, что ты это умеешь, я не сомневаюсь ничуть. Я буду ждать тебя у подъезда… После школы. Поверь, это очень важно. Для тебя.

— Тогда уж не у подъезда… А на стройке. — опасливо озираясь на удаляющихся одноклассников, прошептал Аркадий. — За нашим домом. Там и поговорим. Обо всем.

Пространственно—временной континуум

Кедрач вышел из такси неподалеку от «Камских огней». Ресторан почти не изменился со времен его молодости. Именно здесь он с однокурсниками отмечал сдачу сессий, дни рождения, женитьбы.

О, трезвость перестроечных времен! За сухой закон Кедрач объявил Горбачева своим личным врагом. Даже тост предложил во время одного из застолий. Правда, чокаться пришлось кока-колой.

Потом всякий раз, проезжая мимо ресторана, режиссер подавлял невольное желание заглянуть, окунуться в атмосферу студенчества.

Не раз и не два ему удавалось вытащить сюда всю труппу театра. А сколько раз с Поплевко, любимым учеником, они здесь сиживали, — одному богу известно.

Теперь Вениамина в нем не оказалось. Во всяком случае, их любимый столик, за которым они обычно обсуждали новые сценарии, пустовал.

Каким чувством он понял, что надо посмотреть в туалете, — загадка для светил психиатрии, пусть они и разбираются.

Егор подоспел вовремя. Поплевко на повышенных тонах объяснялся с группой подвыпивших подростков, которые то и дело теснили «прищельца» в самую глубь клозета.

Допустить избиения одного из своих учеников Кедрач не мог. «Вспоров» толпу подобно браконьерскому разряду динамита, он мигом оказался рядом с «пришельцем».

— Все, малыши, карандаши затупились, — чувствительно столкнув кого-то лбами, кого-то опрокинув в раковину, режиссер ощутил себя на репетиции одной из батальных сцен «Войны и мира». Камера справа наезжала, выхватывая крупным планом его кулак, бороздивший подростковую несформировавшуюся челюсть. Затем следовал общий план, панорама замешательства французов. И, наконец, их массовое отступление по всему фронту.

«Смешались в кучу кони, люди,
И залпы тысячи орудий
Слились в протяжный вой…»

— Сейчас не время портить отношения с подрастающим поколением, Гекльбери, — наставлял своего ученика Кедрач, выводя под руку из накуренной атмосферы. — Как тебе кажется?

— Кажется, не кажется… — сморщился Вениамин до состояния маринованной помидорины, из которой через трубочку высосали все внутренности. — Идешь ты… вдоль крытых сараев. Мне сейчас все по барабану. Я потерял Кристину… Кажется, навсегда.

— Перестань пороть горячку, — хотел успокоить его Кедрач, но наткнулся на испепеляющий взгляд. И тут же осекся.

Они стояли возле барной стойки, Поплевко хлюпал носом, как «плавающий» у доски двоечник. Между «всхлипами» из самой глубины души «пробивались наружу» справедливые обвинения:

— Это из-за тебя все. Что, молчишь? Из-за этой долбанной идеи, гребаного сценария… Черт бы меня дернул согласиться участвовать в этом. Не хотел же, не собирался.

— Ну, хватит, — Кедрач закурил, глубоко затянулся и неожиданно всхлипнул, как Поплевко: — А не то я чичас заплачу.