Привет из ада

Имелись, конечно, скептики и непорядочные типы. Такие и им подобные во всем произошедшем подозревали воровство, коррупцию и преступный умысел. Однако им, уже непосредственно в Риме в момент утверждения акта о списании было предложено заткнуться. Попросту не раздувать нездоровый ажиотаж и не расчехлять не нужные страсти. Особенно вокруг того, что у некоторых членов комиссии появились новые дворцы и юные привлекательные рабы обоего пола. Под рукоплескание плебса на очередном празднике в Колизее дело было закрыто. О нем попросту забыли.

Говорят, когда Цезарь (к тому времени ставший любовником матери Брута) увидел под актом его подпись, как председателя комиссии, именно тогда и прозвучала ставшая хрестоматийной фраза "И ты, Брут?". Потому что если хорошенько вдуматься в исторический анекдот. В тот момент, когда Брут в хорошо охраняемом помещении римского Сената ткнул Цезаря заточкой под ребрину, Цезарь вряд ли успел что-нибудь историческое сказать. Он слишком скоропостижно скончался.

* * *

Вот с тех самых времен и повелось. Если что-то по мелочам пропадет, это называется "стибрили" а уж если по крупному гикнется, то договорились это называть "спиз…ли". По географическому месту произошедших событий, т.с. пропало в Тибре и исчезло в Пизе.

* * *

Однако, на этом история свой поступательный бег не остановила.

С тех давних времен это место в городе считалось нехорошим. То погреб завалиться и квашеную капусту придавит, а то огнем заискрит, и полгорода в угольях хоть ты используй их для приготовления хорошего шашлыка. А еще бывало, плебеи напьются здесь "горькой" и ну давай куражиться, а в перерывах между гульбищами, разнесут в лоскуты и дребезги все постройки. Н-да…

До 12 века на том гиблом месте вообще ничего не строили, крепились. Может и зря. Место славное и примечательное. Как ни как — центр города. Термы, пиццерии, гетеры неподалеку — все ж рядом. Но потом подзабыли заветы стариков и вроде как из некондиционных материалов построили башню "кампанила" называется. Нормальные стройматериалы (это также по традиции) ушли упитанным церковникам на строительство загородных дач и вилл.

Они, кстати все правильно рассчитали. Думали, со временем башенка сама завалится по естественным причинам и все довольны. Можно было бы сослаться на злые силы сатаны и природы.

Но добрые люди говорят, что-то там строители с раствором напутали. Вместо того, чтобы на чистый речной песок блоки укладывать в него по недомыслию добавляли слово божье и яичные желтки. Схватилось так, что отбойным молотком не отшибешь, если его конечно — не включать.

В общем, башня не развалилась. Зато на выбритую макушку головы местного прелата слетелись дьявольские козни и неприятности.

А дело было в том, что кто-то из обиженных, естественно тот, кому ворованного не хватило, куда положено по инстанции и доложил. Мол, так и так прикрываясь священным писанием и прошлыми религиозными заслугами в боях за Гроб Господний господа духовенство, воруют.

Реакция Папы не заставила себя долго ждать. Понаехало проверяющих. Первоначально три комиссии признали, что все нормально. Ни хищений, ни фактов приписок и завышения объемов выполненных работ не выявлено.

Только с четвертой попытки хапуги в рясах были выведены на чистую воду. Суд инквизиции потребовал, чтобы они покаялись.

Делать нечего. Они и покаялись. Им за это все грехи и скостили. На этом скандал был исчерпан. Однако ж, тенденция осталась…

В результате стоит в центре города Пиза башня, как памятник и напоминание о том, что всё всегда можно списать на гнев богов. Правда, башня стоит криво, зато слово спиз…л с каждым годом все прямее и увереннее заявляет о своем триумфальном шествии по всему миру.

— Sapienti sat [1]— многозначительно закончил Гусаров, ожидая обрушения восторженного шквала аплодисментов.

Но даже хлипких, вынужденных хлопков не дождался.

* * *

Вся речь была произнесена монотонным слогом, торжествующего пафоса "лектора на общественных началах" которому нравился сам процесс речи. Этот процесс для таких особ становиться еще более приятным, когда его хотя бы вначале слушают. Кроме всего прочего лектор пытался придать своим словам еще и ритмический рисунок, поэтому во время исполнения дирижировал обеими руками и одновременно отбивал такт ногой, что многим помешало выспаться.

Алексей устало и мудро посмотрел на Степана и примкнувших к нему невольных слушателей Колю Рысака с Кондратом.

После брови у него поползли вверх.

— А где твое стило, берестяная грамота или, в крайнем случае, папирус? — огорченно, почти оскорблено спросил он у Степана, собираясь вот-вот заплакать. — Ты что, ничего не записывал? Получается, я все это зря говорил? Впустую сотрясал воздух?

— Зачем записывать? — не понимая, смеяться ему или начинать оправдываться, перехватил вопрос Степан.

— Verba volant, scripta manent [2], - как неразумному ребенку строго объяснил ему Алексей.

После махнул рукой, как будто внезапно вспомнил, что он всё для себя уже давно и окончательно решил. Примирительно подвел черту под сказанным: